Марина Ефиминюк - Берегиня Иансы

Савков старался не смотреть на меня. Он то отворачивался, то прятал взор. Его измученное лицо со скупо поджатыми губами, казалось совсем чужим и будто бы незнакомым. У меня же каждое его движение, каждый жест вызывали странное ноющее чувство в груди, неведомое ранее, а оттого особенно пугающее.

Но гораздо более страшным и мучительным для меня было другое – его молчание. Не знаю, возможно, где-то в глубине души я, как глупая влюбленная девчонка, надеялась если не на проявление бурной радости от нашей встречи, то по крайней мере на слова благодарности, но так ни одного, ни другого не дождалась. Кажется, мое присутствие вызывало в нем единственно жгучую досаду, а оттого он хмурил брови и кривился.

Дотронувшись до израненного запястья, покрытого чуть подсохшими кровавыми рубцами, он болезненно поморщился. Я отошла от него, честно говоря, плохо представляя, как поступить, да и что сказать, а потому выбрала самый привычный, а главное, безопасный способ – спастись бегством от навалившейся на сердце тяжести. Я долго копалась в седельной сумке, пытаясь вытащить бархатный мешочек с золотыми. Вытащила, взвесила на ладони и повернулась к Николаю.

– Вот! – И, ощущая себя распоследней дурищей, протянула кошель колдуну.

– Твоя щедрость не знает границ, – хмыкнул тот хриплым голосом, даже не подавшись ко мне. – Ты все предусмотрела.

В его темных, глубоко посаженных глазах плескались недоверие и насмешка, неприятно резанувшие и покоробившие меня.

– Ну на нет и суда нет, – передернула я плечами. – Деньги мне и самой понадобятся. – И засунула кошель в глубокий карман, спрятанный в складках широкой пыльной рясы, отчего мое одеяние перекосило, а отстроченная грубой тесьмой горловина натянулась, удушая. – Мой тебе совет, заметь, совершенно бесплатный: подайся в Рось. Там есть глухие места, затеряешься.

Отчего в душе назревала обида? Злые непрошеные слезы подступали к горлу, и я побыстрее закрыла рот, боясь, что голос сорвется и выдаст обуревавшие меня мучительные чувства.

Я только коротко кивнула и направилась к истомившемуся лошаку. От безделья тот аккуратно сдирал с молоденькой березки, к какой был привязан, тонкие ровные полоски бересты и тщательно их пережевывал. Оставалось надеяться, что подобное кушанье не вызовет у всеядного чудовища несварения.

– Зачем ты это сделала? – вдруг глухо бросил Николай мне в спину.

Я замерла на мгновение, а потом, смешавшись, с самым деловым видом стала распутывать повод, отчего-то медля и оттягивая время своего отъезда.

– Предложила тебе деньги?

– Перестань паясничать! – рявкнул он. – Зачем ты вытащила меня из клетки?

– По старой доброй памяти, – хмыкнула я, развязав узел. – Ну мне пора.

– Да куда ты собралась, черт тебя дери?! – заорал Николай. Неожиданно он подскочил ко мне и, схватив за руку, резко развернул к себе, так что мои спутанные волосы стеганули его по лицу.

– Я собралась подальше от тебя, неблагодарного лошака! – в ответ прошипела я, словно выплевывая накопившую горечь. – Я рассчитывала хотя бы на благодарность, но сама чувствую себя обязанной тебе чем-то! Может, стоило тебя оставить подыхать?! Может, дотянул бы до смертной казни?!

Его глаза сужались, превращаясь в темные щелки. Щека стала нервно подергиваться, и заходили желваки. Весь его вид показывал, что Николай едва сдерживается, чтобы не влепить мне звонкую оплеуху за провинность, известную лишь ему одному.

– Что ты от меня хочешь? – вдруг тихо произнес он напряженным голосом. – Ты меня, Москвина, то ненавидишь, то вдруг любишь! То под монастырь подводишь, то из петли вытаскиваешь! Тебя не разгадаешь!

– А меня не надо разгадывать, я тебе не шарада! – произнесла я срывающимся голосом, чувствуя, что от обиды взор застят слезы.

– Что же ты хочешь от меня?! – взвился Николай, схватил меня за плечи и так встряхнул, что позвонки хрустнули. – Еще вчера поутру, сидя в треклятой клетке, я оплакивал твою гибель! Я молился черту, чтобы в аду попасть на одну сковородку с тобой и хотя бы жариться рядом, и вдруг ты стоишь живая и здоровая посреди Судной площади и бровью не ведешь! Что ты прикажешь мне предположить?!

– Что я не умерла! – сердито буркнула я, понимая, что самым позорным образом через мгновение начну вилять, оправдываться и буду выглядеть совершенной лгуньей. Каковой, собственно, и являюсь большую часть сознательной жизни.

– Я видел. – Он устало отпустил меня и кашлянул. – Я все видел. Тебя. Разбившуюся. В пропасти. Ты была мертвее самого мертвого. Я умирал вместе с тобой. Господи, да я сдался властям, наговорив глупостей о каком-то там искуплении грехов, о мщении самому себе! Я старше тебя почти вдвое, а повел себя как дурак, ей-богу!

Он замолчал, запнувшись, а я пыталась совладать с раздирающим сердце чувством, чужим, приносящим нестерпимую боль, но отчего-то сладким-сладким.

– Действительно? А я вернулась за тобой, потому… – тихо прошептала я, – потому что такими врагами, как ты, не разбрасываются. Кого я буду ненавидеть, если тебя вдруг убьют?

Он неожиданно хмыкнул, заглянул в мои очи, холодные и бездушные, пытаясь отыскать в них несуществующую глубину, и тихо прошептал:

– У тебя невыносимые глаза!

В следующее мгновение мы бросились друг к другу, уверенные, что ждали этой минуты уже не одну сотню лет…

…Солнце выкатилось из-за горизонта, но горящим огненным шаром все еще висело над разделом земли и неба. Как будто оно стеснялось нас или боялось нам помешать. Казалось, даже лесные громкоголосые и суетливые пичуги приутихли и деревья шелестели деликатнее, словно бы прося округу: «Тише, тише. Не спугните, не троньте!»

Мы лежали обнаженные на мягкой траве, тая и расплавляясь. Мое тело налилось блаженной истомой, голова покоилась на плече у Николая. Он гладил меня по волосам, а я прижималась к нему, ощущая его запах и тепло, неожиданно ставшие родными. И оба мы чутко различали шелест: легкой поступью, не сожалея, не сокрушаясь, уверенное, что его еще позовут обратно, от нас уходило наше проклятое одиночество, оставляя вместо себя нагую, бесстыдную любовь.

Авдей, прожженный хитрец, знал укромные уголки в Объединенном королевстве. Единственным местом, где его не смогли достать стражи, оказалась одна из закрытых обителей белорубашечников. Здесь, в Окии, сектанты расплодились, окрепли и чувствовали себя весьма вольготно, взлелеянные королем Иваном, так часто примерявшим на себя белые балахоны и молившимся в предрассветные часы на восточный берег Оки. В Солнечном приюте, а именно там прятался колдун, угнездилась, вероятно, одна из крупнейших общин, но путь туда был открыт лишь посвященным да всерьез надевшим белые одежды.