Ольга Климова - Там...

А тогда, на лестничной площадке, я всего лишь грохнулась в обморок. Впервые в жизни.

Очнувшись, я долго лежала, глядя в белый, потрескавшийся потолок. Где-то тихо журчала вода и это было прекрасно. У меня ничего не болело. Совсем ничего. Это было прекрасно вдвойне. Осторожно подняв руку, я провела ею по груди, где до сих пор чувствовались зубы анатриона. Ничего. Ни боли, ни рубца, ни шва. Вспомнила свою квартиру и все, что случилось позже. Вздрогнула. Бежать, немедленно бежать. Я рывком села в кровати.

— Детка, ты чего? — раздался слева от меня немолодой голос.

Повернув голову, я увидела пожилую женщину, сидящую на койке в цветном застиранном халате с книгой в руках. Какой — то любовный роман. Та приветливо мне улыбалась.

— Где я? Я что, в больнице? — рассматривая белые потрескавшиеся стены не первой молодости, я уже знала ответ.

— Конечно. Где же еще?

Я еще раз осмотрела свое плечо и дотронулась до груди. Ни следа…

— А почему я тут? — я робко наклонилась поближе к женщине.

— Отравилась ты. Что-то съела не то. Говорят, тебя соседка нашла на лестничной площадке. Дверь-то ты открыла и так сознание и потеряла. Да ты ляг, недавно из реанимации, а скачешь, как конь.

— Бред какой-то. У меня ничего не болит, — я подпрыгнула на кровати. Пружины радостно отозвались противным скрипом.

— А что болеть должно? Из тебя вся гадость уже вышла… Вывели. — поправилась женщина. — А вот и врач твой.

В палату вошел пожилой мужчина лет 43 с небольшой бородкой.

— Здравствуйте, девушки. Как самочувствие? Жаловаться будете?

— Когда меня выпишут-то? Муж уже замучился пельменями одними питаться, — женщина заерзала на кровати.

— Когда все органы на новые заменим, так и выпишем, — не очень удачно пошутил врач, — а пельмени пусть бросает, до добра не доведут. Отравится так когда-нибудь.

— Пельменями нельзя отравиться, — вступила я, до этого молча внимающая разговору.

— Это почему нельзя?

— У них срок хранения бессрочный почти.

— Ну конечно, — врач нахмурился и стал читать нотации, — вы молодые вот не готовите совсем, все побыстрее питаетесь, да чем попало, а потом вот выходит все… боком… — он снова засмеялся удачной шутке. — я вот тоже всякой дрянью по молодости питался, пока в медицинский не поступил, да не насмотрелся, что в желудках наших находится…

— Скажите, а у меня больше повреждений не было? Только отравление?

— А тебе мало? Ты вообще мне объясни, зачем столько пить-то надо?

— Пить? — я перестала понимать, о чем мы говорим.

— А ты не помнишь? С чего, по-твоему, ты траванулась?

— С чего?

— Перебрала, голубушка, пить меньше надо!

— Как пить? — Мозг работал заторможенно. Что происходит? — Подождите, прошу вас, скажите, какое сегодня число, сколько я тут провалялась?

— Десятое мая. А привезли тебя пять дней назад. Май же! Шашлыки надо на природе есть. А не дома напиваться! Ими и травиться. А ты! — Врач укоризненно качал головой.

— Пять дней!? Я была без сознания пять дней!?

— Да, организм слабенький оказался, хотя по тебе этого не скажешь.

— Нет, нет, не может быть… А когда меня привезли? В какое время?

— Вечером. В начале седьмого может.

— А одета я в чем была?

— Вот этого не помню.

Боже! Я что с ума схожу? Я прокручивала события того дня. Пятое число, похмелье, Шатир в моем кресле, милиция, пельмени, сборы в тренажерный зал… А потом пять дней? Они хотят сказать, что ничего не было, что все это я выдумала в пьяном бреду?

— Что-то у меня не получается… Отчего я отравилась-то, если пила четвертого вечером? Пятого встала нормально, плотно поела. А привезли меня только в начале седьмого?

— Всегда бывают исключения. Рецидив. — врач не мог понять, чего я от него хочу. — Ты в чем сомневаешься-то?

Я уже его не слушала. В голове не стыковалось. Я помнила отчетливо подъезд и кучку пепла. Помнила ЭТО. И меня нашли в дверях, но где синяки и царапины? Где разорванная рука и грудь? Я там кровью все улила, а они мне про отравление какое-то… И что с числами?

— В… все хорошо, — я с трудом глотая слезы, — откинулась назад на подушку. — Мне просто надо подумать.

Врач посидел еще и вышел.

А женщина уткнулась в свою книжку, предоставив мне свободу мыслей. А их было ого-го сколько.

Я помнила все, что со мной произошло, до мельчайшей подробности, и, в то же время, меня услужливо бросали назад, в тот день когда я решила надраться и предлагали сделать вид, что ничего не было? Что я пять дней провалялась в больнице? Не было ни Тарвина, ни башни, ни возвращения сюда, ни больницы, в которую попал Шатир?

Не-е-ет. Я ведь не схожу с ума. Мне просто надо найти доказательства. Доказательства того, что я возвращалась к себе в квартиру и пять дней моталась по городу, а не валялась без сознания. Были же какие-то события…

— Пожалуйста, — я повернулась к женщине, — у вас есть телефон? Можно позвонить? Это очень важно.

Номер, который я успела выучить, пока Шатир лежал в больнице, ответил долгими гудками. Потом веселые молодой девичий голос снял трубку.

— Алло?

— Извините, — я с трудом выговаривала ставшие вдруг такими сложными слова. — А Андрея Николаевича я могу услышать?

— Кого? Вы не туда попали.

— Девушка, — мой голос предательски задрожал, — мне этот номер врач в больнице дал для связи, я по нему звонила…

— Вы ошиблись, может набрали неправильно. Извините. — Трубка отключилась.

Женщина недоуменно смотрела на мое лицо и текущие по нему слезы.

— Да ты чего? Осложнений никаких у тебя. Выпишешься и пойдешь на осмотр к своему врачу.

Могут ли за пять дней затянуться порванные мышцы? Пробитая болтом рука? Я сошла с ума?

Не может быть! Нет, еще не все потеряно! Цветы! Я дрожащей рукой набрала номер Вадима.

— Алло?

— Это Лика. Всего лишь хотела поблагодарить за цветы.

— Какие цветы?

Я нажала отбой. Теперь все.

В груди резанула сильная острая боль.

— Ну что с тобой такое? Все ведь хорошо. Может доктора позвать?

— Не надо.

— Родителям позвонить?

— Они в отпуске, пусть отдыхают.

Слезы текли весь день.

Я пыталась успокоиться. Но ничего не выходило. Как могла эта прекрасная жизнь длиною в два месяца оказаться всего лишь сказкой? Я металась во сне по кровати, не в силах заснуть. И не в силах была думать о чем-то, кроме моей больной фантазии.

Лишь к утру меня осенило. Домой надо. Там я все пойму. Там достаточно осталось следов нашего пребывания. И если я не могу найти врача, то должна быть запись о пациенте.