Фриц Лейбер - Мечи против колдовства

Обелиск Поларис не был шумной горой – в отличие от многих, где с ледников постоянно капает вода, где грохочут каменные осыпи или потрескивают сами пласты камня от неравномерного остывания или нагрева. Тишина была абсолютной.

Мышелова так и подмывало рассказать Фафхрду о живой девичьей маске или иллюзии, которую он видел ночью, а в это время Фафхрд обдумывал, рассказать ли Мышелову свой собственный эротический сон.

И в этот миг вновь, без всякого предупреждения, в безмолвном воздухе послышался шелестящий звук, и друзья увидели четко очерченный падающим снегом огромный, плоский, волнообразно колышущийся силуэт.

Опускаясь, он медленно проплыл мимо приятелей, примерно в удвоенной длине копья от края уступа.

Мышелов и Фафхрд не видели ничего, кроме плоского, бесснежного пространства, занимаемого странной фигурой посреди висящего в воздухе снега, и завихрений, вызванных ее полетом; она ни в коей мере не заслоняла снега позади себя. Однако друзья почувствовали, как им в лицо ударил порыв ветра.

По форме это невидимое существо было больше всего похоже на манту или электрического ската ярдов четырех в длину и трех в ширину; у него даже было что-то вроде вертикального плавника и длинного хлыстообразного хвоста.

– Огромная невидимая рыба! – прошипел Мышелов, просунув руку под свой наполовину зашнурованный плащ и умудрившись вытащить одним рывком Скальпель. – Твоя башка была как нельзя более права, Фафхрд, когда ты думал, что она ошибается!

Обрисованное снегом видение, скользя, скрылось из вида за утесом, который заканчивался уступом с южной стороны, и оттуда донесся насмешливый журчащий смех. Смеялись два голоса – альт и сопрано.

– Незримая рыба, которая смеется девичьим смехом – просто чудовищно! – потрясенно заметил Фафхрд, засовывая в чехол свой топор, который он тоже быстро выхватил, не успев, правда, отвязать длинный ремень, крепивший топор к поясу.

После этого Фафхрд и Мышелов выбрались из своих плащей и некоторое время просидели, скорчившись, с оружием в руках, ожидая возвращения невидимого чудища. Хрисса, ощетинившись, стояла между ними. Но через некоторое время оба друга начали трястись от холода, поэтому им пришлось снова залезть в плащи и зашнуровать их; однако они все еще сжимали в руках оружие и были готовы в мгновение ока сбросить ремни, стягивающие крючки плащей. Приятели кратко обсудили только что увиденное сверхъестественное явление, насколько им это было доступно, и каждый из них признался теперь в своих прежних не то видениях, не то снах о девушках.

Наконец Мышелов сказал:

– Девушки могли ехать на этом невидимом существе, прижавшись к его спине – и тоже быть невидимыми! Да, но что это было за существо?

Этот вопрос затронул нечто в памяти Фафхрда. Довольно неохотно Северянин сказал:

– Помню, в детстве я однажды проснулся ночью и услышал, как отец говорит матери: «….похожи на большие толстые дрожащие паруса, но те, которых нельзя увидеть….» Потом они перестали разговаривать, наверно потому, что услышали, как я шевелюсь.

Мышелов спросил:

– А твой отец когда-нибудь говорил о том, что высоко в горах он видел девушек – во плоти, или призрачных, или ведьм, которые являются смесью двух первых, видимых или невидимых?

– Он не сказал бы об этом, даже если бы и видел, – ответил Фафхрд. – Моя мать была ужасно ревнивой женщиной и с колуном обращалась, как сам дьявол.

Белизна, за которой приятели внимательно следили, быстро приняла темно-серый цвет. Солнце зашло. Фафхрд и Мышелов больше не различали падающий снег. Они натянули капюшоны, плотно зашнуровали плащи и прижались друг к другу у задней стены карниза. Хрисса втиснулась между ними.

Неприятности начались на следующий день с самого утра. Фафхрд и Мышелов поднялись при первых признаках света, чувствуя себя разбитыми и измученными кошмарными снами, и с трудом размяли сведенные судорогой тела, пока их утренний рацион, состоящий из крепкого чая, размельченного мяса и снега, нагревался в том же котелке и превращался в чуть теплую ароматную кашицу. Хрисса сгрызла размороженные кости снежного кролика и приняла от Мышелова немного медвежьего сала и воды.

Снегопад за ночь прекратился, но каждая ступенька и выступ Обелиска были припорошены снегом, а под ним был лед – выпавший ранее снег, растаявший на камнях, согретых вчерашним скудным послеполуденным теплом, и быстро замерзший снова.

Итак, Фафхрд и Мышелов привязались друг к другу веревкой, и Мышелов быстро соорудил сбрую для Хриссы, прорезав две дыры на длинной стороне прямоугольника кожи. Хрисса слегка запротестовала, когда Серый просунул ее передние лапы в дыры и сшил удобно обхватившие концы прямоугольника у кошки на спине. Но когда он привязал к сбруе, там, где были стежки, конец черной конопляной веревки Фафхрда, Хрисса просто улеглась на карниз, на место, нагретое жаровней, словно хотела сказать: «На этот унизительный поводок я никогда не соглашусь, как бы к нему ни относились люди».

Однако когда Фафхрд медленно полез вверх по стене, а за ним последовал Мышелов, и веревка натянулась, а Хрисса взглянула на них и увидела, что друзья все еще привязаны, как и она сама, то с надутым видом пошла за ними. Немного погодя она соскользнула с выступа – ее башмаки, как бы ловко они не сидели ка лапах, должны были казаться неудобными после ее собственных обнаженных подушечек – и качалась взад-вперед, царапая стену когтями, в течение нескольких долгих мгновений, прежде чем ей удалось снова встать на ноги. К счастью. Мышелов был в этот момент в очень устойчивом положении.

После этого Хрисса начала подниматься более охотно; несколько раз она даже обгоняла Мышелова сбоку и поворачивала к нему ухмыляющуюся морду – ухмыляющуюся довольно сардонически, как показалось Мышелову.

Подъем был чуть более крутым, чем вчера, и требование находить каждый раз абсолютно надежную опору для рук и ног было еще более настойчивым. Пальцы в перчатках должны хвататься за камень, а не за лед; шипы должны пробивать хрупкий верхний слой до самой скалы. Фафхрд привязал свой топор веревкой к правому запястью, используя обух для того, чтобы оббивать с камня предательские тонкие наросты и замерзшие, как стекло, извивы водяных струй.

И еще подъем был более утомительным потому, что было труднее избегать напряжения. Даже взгляд, брошенный Мышеловом на отвесную стену рядом с собой, заставлял желудок Серого судорожно сжиматься от ужаса. Мышелов спрашивал себя, что будет, если подует ветер; и боролся с желанием плотно прижаться к утесу. В то же самое время по его лицу и груди начали стекать тонкие струйки пота, так что Мышелову пришлось откинуть назад капюшон и развязать тунику до самого пояса, чтобы одежда не промокла насквозь.