Наталья Игнатова - Причастие мёртвых

Но все равно было интересно.

Широкие, ярко освещенные улицы, мостовая вымощена плитами, подогнанными друг к другу так, что стыки получились не толще ниточки. Ларенхейд полностью электрифицирован, и, возможно, весь город тоже. А дома как будто из начала девятнадцатого века. Двухэтажные,  украшенные лепниной, только вместо привычных ангелов или горгулий тут сплошь абстрактные узоры и орнаменты. Может, они что-то и символизируют, конечно. С орнаментами как с алфавитом: пока не выучишь все знаки — не поймешь, что нарисовано.

А автомобилей нет. Их не только здесь, в Ларенхейде, нет, а вообще во всем городе. Маршрут от площади до Парка и от Парка в Ларенхейд проходил через несколько городских районов, и нигде Заноза не учуял запаха бензина. Хотя, может, конечно, у них тут электромобили, и ездят на них только днем. А может, вообще какая-нибудь дурацкая магия. Феи же кругом. Это Небывальщина, по-любому, она просто прикидывается человеческим городом.

Ветер принес со стороны рынка целый букет теплых запахов, и Заноза, прищурившись, взглянул в том направлении. Ничего особенного не увидел: глаза уже болели и улица сливалась в расплывающиеся круги света у фонарей, но мысли о Небывальщине из головы вылетели. Пахло конюшней и дегтем. Просто конюшней и просто дегтем, а еще резиной, машинным маслом, окалиной. Знакомые запахи, старые-старые знакомые. Так пахло в кузницах и на почтовых станциях. Никакой магии. Конюшня в центре города, извозчики вместо такси и, может, свои выезды у жителей Замкового квартала. Никаких загадок. Электрификация вовсе не подразумевает обязательного перехода на автотранспорт.

Заноза сунул пакет в урну у стены дома, в котором не было освещено ни одно из окон, еще раз втянул носом запах конюшни, улыбнулся и пошел обратно в «СиД». Прогулка заняла больше времени, чем нужно, чтоб выпить литр крови, но о том, что Мартин и Лэа его потеряют, он не беспокоился. Во-первых, они ничего не знают о вампирах и, значит, не знают о том, что на одну такую бутылочку нужно не больше двух секунд. А во-вторых, куда он денется с острова-то?

— А он милый, — сказала Лэа, — забавный. Слушай, зачем он красится?

— Милый? — Мартин продирался сквозь ряды очень красивых и нечитаемых букв, и ему вовсе не казалось, что Заноза милый, милые люди так не пишут. — Посмотри, он написал, что наркоман.

— Где? — Лэа заглянула в анкету.

— Вот, — Мартин ткнул пальцем. — Героиновый наркоман.

— Бывший наркоман, ты читай, в прошлом году соскочил с иглы, — Лэа тоже провела пальцем по строчкам. Ей почерк Занозы давался легче: Лэа свободно читала на немецком, в том числе и рукописные тексты, а эти буквы, они точно были немецкими.

— Не бывает бывших наркоманов.

— Да ладно, был бы он наркоманом, он бы об этом не написал. И… о, а это что? — Лэа зачитала вслух: — Повышенная эмоциональная возбудимость, агрессивность, жестокость, подавленный инстинкт самосохранения.

— Это он правду написал, — пробормотал Мартин. — Слушай, нам кто-нибудь когда-нибудь в этих анкетах правду писал?

— Остальным работа нужна была, — Лэа хмыкнула, — а Занозе, по ходу, не очень. Ладно, зато он вежливый.

— Да?! — Мартин оторвался от текста и удивленно взглянул на жену. — Вежливый?

А ведь правда, кстати. Если вспомнить, то в присутствии Лэа Заноза ни разу не выругался. Мартин уже успел решить, будто он без мата не разговаривает, но в «СиД» упырь говорил мало, однако без ругательств и вообще совсем другим тоном, чем с ним.

Ага, но при этом успел попрекнуть Лэа ее поведением. И Лэа за это должна была бы пинками выгнать его из агентства или предложить такую работу, чтоб он сам ушел и зарекся возвращаться. А что она? Она говорит, Заноза милый. Вежливый. 

— Инсектофобия… — читала Лэа вслух избранные моменты, — пирофобия, повышенная чувствительность к свету. Слушай, я не пойму, а нам от него какая польза? Кроме того, что он хороший мальчик. Кстати, он красивый, заметил? — она покосилась на Мартина и прохладно добавила: — Даже не сомневаюсь. Но господину Эрте-то он зачем мог понадобиться? А, вот: может, в этом дело? Почитай вот тут: возраст по календарю сто шестнадцать лет от афата, возраст по крови — восемьсот лет. Не понимаю, что это значит, но «возраст по крови» звучит очень по-вампирски. Готичненько так. А восемьсот лет это, по-моему, солидно. Может, господину Эрте его кровь нужна? Он еще больше, чем ты, выпендривается.

— А как старая кровь связана с тем, что Эрте выпендривается? — Мартин откинулся на спинку кресла, потер виски. Сил уже не было разбирать этот почерк. Лэа может прочесть, вот пусть читает, тем более что ей и самой интересно.

— Да у вас все с кровью связано. Все понты, ахъ, я не человек, я исчадие зла. Господин Эрте кровь пьет, я видела. А зачем? Ему это не надо, он же обычную пищу может есть. Заноз, — она помахала рукой появившемуся в дверях упырю, — ты можешь обычную пищу есть?

— Этого вопроса в анкете не было.

— Я для себя спрашиваю, а не для анкеты.

— Что значит обычную? — Заноза, не снимая плаща, прошел через кабинет и сел в свое кресло.

— Человеческую! — Лэа взглянула на Мартина, закатила глаза. — Человеческую еду! Картошку там, бифштексы… ты же англичанин? Что у вас едят? Овсянку, например?

Размазанный мейк добавлял Занозе выразительности: взгляды получались до того красноречивыми, что, наверное, упырь мог вообще не разговаривать, а только смотреть. Сейчас он показался таким растерянным и озадаченным, что Мартину его даже жалко стало.

— Я не могу есть человеческую пищу… я, правда, не уверен, что правильно тебя понял. Я же вампир, вампиры пьют кровь.

— А ты пробовал? Откуда ты знаешь, что не можешь?

— Нет, я не пробовал. Мне противно. Лэа, видишь ли… — в тоне Занозы ясно слышалось непроизнесенное «как бы тебе объяснить-то такие простые вещи?» — во мне такая старая кровь, что ничего от человека не осталось сразу после афата. Некоторые вампиры сохраняют в себе людей, и они могут есть человеческую еду, только не могут ее усваивать. Им нравится вкус, запах… что там еще? В общем, что-то, ради чего они готовы терпеть необходимость избавляться от съеденного, прежде чем оно начнет портиться, или готовы пережигать кровь на то, чтобы пища превратилась в какие-то крохи силы. Я ничего человеческого не сохранил — мой ратун был слишком старым для этого, и он сам давно уже стал нелюдем, поэтому мне интересна только кровь.

— И ты тоже выпендриваешься, — подвела итог Лэа. — Мартин, я тебе вот об этом и говорила. Мы нелюди, мы пьем только кровь, ахъ, мы исчадие зла!

— Но ведь не добра же, — сказал Заноза резонно. — Демоны и вампиры, какое же это добро?