Наталья Резанова - Я стану Алиеной

Священника он не застал. Но тот успел здесь с утра побывать. При алтаре теплилась лампада, едва освещая фреску на стене: святой Хамдир, презрев знатность рода, исполняет при монастыре обязанности простого привратника. И рядом — знак Четырех Врат.

Очень жаль, что он не застал старика, больше он его не увидит. Потому что судьба его изменится.

На единственной улице разом взлаяли собаки, послышались хрипение, надсаженные голоса и отвратный скрип застревавших в грязи колес. Судя по гомону, это не было нападение. А по голосам — обоз не купеческий.

Первый же деревенский мальчишка, которого он остановил по выходе из часовни, объяснил, что это такое.

Военный конвой в Эрденон. То, что в Эрденон, а не куда-либо еще, он определил по замусоленной тряпке, полоскавшейся на древке, что лежало на плече одного из двух всадников, сопровождавших конвой. Тряпка, стало быть, являла собой знамя, поскольку на ней еще можно было разглядеть эрдского единорога. Еще он успел заметить телегу, прямиком закатившуюся во двор нынешнего его обиталища. Туда же заперлись и остальные солдаты. Пеших было семь-восемь, он не успел сосчитать. И не хотел.

Н-да. Вот повезло. А ясно же было, что постоялого двора они не минуют. Так что хоть стой здесь у часовни, хоть сиди, хоть ложись и умри, никуда они оттуда не денутся. До завтра — точно. Ну и наплевать.

Он прошел по деревенской улице, где собачий лай уже успел смениться руганью и бабьим визгом. Впрочем, молодых девиц наверняка родители попрятали по погребам при самом приближении конвоя — что он, первый год по дорогам ходит, порядков не знает? Ну и они тоже знают, наверное…

Трое солдат топтались во дворе, остальные либо уже присосались к бочке, либо их вынесло на деревню. Но командир, видно, человек был битый — стражу оставил. Лошади были привязаны, телега стояла под навесом.

— Эй, схолар! — окликнул его оттуда.

Он уже привык, что выглядит моложе своих лет, и устал объяснять, что давно завершил университетский курс, просто пробормотал как обычно:

— Я не схолар.

Солдат, стоявший у телеги, то ли не расслышал, то ли не обратил внимания. Он был уж точно моложе — еще прыщи не сошли с молочной кожи, этакий красавчик, голубоглазый, пухлогубый. Было в нем, однако, нечто липкое — то ли из-за немытых кудрявых волос, то ли из-за того, что одежда на нем, имевшая некоторые претензии на щегольство, была явно ни разу в жизни не стирана, — может, это у него от грязи прыщи, а не от молодости?

— Так я и говорю, схолар… бабу хочешь?

Он не сразу понял, о чем идет речь. Потом пригляделся и увидел, что в телеге лежит женщина. Одежда на ней была разорвана, руки связаны, слипшиеся волосы коротко острижены. Скуластое лицо, покрытое запекшейся грязью, было запрокинуто, к небу, глаза опухли, но все равно из них проглядывал неизмеримый, мучительный страх.

— Давай, давай, книжная твоя душа! Недорого возьму!

Солдат перехватил меч, не отцепляя его от пояса, и задрал им женщине платье чуть ли не до груди.

— Вон, гляди, у нас без обмана!

Женщина слабо дернулась и замерла. На ее бедро опустился слепень и пополз по засохшей крови.

Он отвернулся и пошел в дом. Голубоглазый радостно рассмеялся и начал громко сообщать всем своим товарищам, как «книжника перекосило».

В зале их было четверо — двое терлись у очага, третий, стоя у окна, пил из кружки, четвертому, восседавшему за столом, подавал пиво сам хозяин — это, надо полагать, и был командир.

— А вот и он! — с преувеличенной радостью сообщил трактирщик. — Ну тот, про которого я твоей милости говорил… ученый человек, книжный…

Этого еще не хватало.

— Ученый… — проворчал солдат у окна. — То-то я гляжу — рожа тошная… и на южанина косит…

— Имя? — спросил командир — плотный мужик средних лет, квадратноголовый, с могучим загривком. Лицо его было совершенно изрыто оспой, и щели глаз и рта терялись между щербинами. При звуке его голоса остальные подобрались. Они в точности напоминали псов, ожидавших команды «Куси!». Что ж, и это было знакомо.

— Оливер, — ровно сказал он. — Оливер Хейд.

— Куда идешь?

— В Эрденон. — На всякий случай он добавил: — По делам епархии.

— А, клирик… Это хорошо.

Оливер не принимал сана, но опыт учил его пока об этом не сообщать. Если этим людям угодно считать его клириком, пусть считают.

— А меня Роланд зовут. Люди мы его светлости герцога Эрдского… Ну, садись… клирик… — И тут же, потеряв к Оливеру всякий интерес, без особой злобы обратился к трактирщику: — А ты с обедом поспешай, жаба, пока я твой притон не спалил к чертовой матери.

Трактирщик проскочил мимо Оливера, прошептал на ходу:

— А я тут за тебя договорился… Они тебя в Эрденон обещались взять — все лучше, чем одному… Говорю — приличный человек, тихий…

Конец фразы пропал на поварне.

Ну спасибо. И ведь наверняка по доброте душевной, услужить хотел, помощь оказать…

Оливер сел за другой конец единственного стола, благо он здесь был длинный, умостив на столицу локти. Но остаться в стороне ему не удалось. Рядом плюхнулся, громыхнув кружкой, тот солдат, что был у окна. Глядя, как он сутулится, Оливер признал в нем замыкающего всадника со знаменем. В противоположность своему командиру, он был худой, с точно приклеенными рыжеватыми волосами, и все время почесывался — то ли блохи его одолевали, то ли чесотка.

— С Юга? — осведомился он.

— Да, — коротко ответил Оливер.

— То-то же. Меня не обманешь. Честно тебе скажу — не люблю я вашего брата южанина, на дух не переношу, но раз ты клирик… Это при нашем деле может быть очень полезно. У Роланда башка варит… Да, меня Оттар зовут.

Взаимное представление было прервано трактирщиком, который приволок с кухни деревянные миски (глиняных не принес — побьют непременно) и оловянные кружки и вместе с подручным-заморышем принялся стаскивать котел с огня. Оттар так заорал «Жрать принесли!», что у Оливера временно заложило ухо. Тут привалили и прочие, ринувшись в атаку на обед. Имелась похлебка на свином сале, каша, горох, а также репа в большом количестве и в еще большем количестве — пиво. Дурное здесь было пиво, но никто лучшего и не ожидал. На дармовщину-то… То есть, конечно, никакого закона, обязывавшего кормить-поить доблестных солдат его светлости на марше даром, не имелось. Но трактирщик предпочитал понести убытки, чем остаться на дымящихся развалинах своего заведения (впрочем, одно отнюдь не исключало другое). Оттар устроился рядом с Оливером, одновременно хрустя и хлебая отовсюду. Напротив уместился тот смазливый солдатик, что предлагал Оливеру женщину, — его, кажется, звали Куртис, — он отщипывал кусочки вареной репы двумя пальцами, жеманно, как купеческая дочка на выданье.