Кирилл Шатилов - Торлон. Война разгорается

— Следы.

— Что «следы»?

— Они наткнулись на следы лошадей. Прямо там, на опушке, не заходя глубоко в лес. Следы многих лошадей. Не меньше десятка. — Гийс говорил спокойно, но при этом взгляд его, устремленный на озадаченного собеседника, выдавал волнение.

— А не могли это быть их собственные следы? — с надеждой предположил Хейзит.

— Следы-то на снегу. Свежие. А они сами только подошли. Не могли. Брук говорит, он, пока дровосеки делом своим занимались, попробовал проследить, откуда следы ведут, но они терялись в лесу. Нехорошие следы.

— А если их оставили наши мерги, ну, из тех, что на заставу отправились?

— Мы с Бруком так не думаем. Посуди сам, с какого перепугу они, вместо того чтобы вернуться домой, мечутся по Пограничью? Не к шеважа же переметнулись. А тем, если на то пошло, их кони отродясь не нужны. Брук говорит, если шеважа случится коня какого отбить, они его не седлают, а убивают и едят всем племенем. Верхом по лесу они никогда ездить не станут. А тут целый десяток.

— Тогда чьи же это следы?

— В том-то и вопрос.

Хейзиту невольно пришла на ум встреча в Пограничье с загадочным воином в черном панцире, с железной рукавицей на левой руке и в соломенной шляпе. Тогда странный всадник ничего ни ему, ни его друзьям, с которыми они бежали с погибшей заставы, не сделал, однако оставил в памяти всех неизгладимое воспоминание о какой-то внутренней, ничем не проявленной силе. Сколько Гийс сказал? С десяток? Если таких воинов наберется десяток и все они разом нападут на них из леса пусть даже не под покровом ночи, а солнечным днем, едва ли им сдобровать. Брук хоть и похож на воина, у которого слова не расходятся с делом, а случись ему сойтись врукопашную с кем-нибудь из эльгяр, которых довелось повидать Хейзиту во время короткой службы на заставе, хоть с тем же Фокданом, еще неизвестно, кого бы пришлось уносить с поля брани. Что и говорить, иногда, вспоминая сгоревшую заставу, Хейзит сокрушался, что так мало успел набраться там боевых знаний, которые могли бы пригодиться ему сейчас, в мирной разве что по названию жизни. Неужели его судьба — вечно оставаться пусть и толковым, но заурядным гончаром, мальчишкой, не умеющим постоять за себя перед лицом вооруженной угрозы или на худой конец — превосходящей силы? История про следы возле леса и память о странном всаднике угнетающе повлияли на него, если не сказать больше — он испугался.

К счастью, всецело предаваться охватившему его чувству страха у Хейзита не было ни желания, ни времени. Короткие дни требовали ловить каждый лучик солнца как радость, особенно если этот лучик пробивался сквозь серую муть над головой. В однообразных трудах вечер наступал незаметно, наваливаясь тьмой и вынуждая последние часы перед сном видеть окружающее в зыбком свете прожорливых костров.

До ночи плотники успели полностью зашить досками одну стену будущей мастерской. Однако предательский ветер изменился, и теперь она не спасала тех, кто решил спать под ее прикрытием. Хейзиту совсем не улыбалось идти на постой к землекопам, проситься на ночлег в землянку и в очередной раз признаваться в своей слабости. На ум приходила теплая комната в материнском доме, мягкая постель, вкусные подношения сестры… Нет, только не раскисать! Никто не обещал ему жизнь без трудностей. Чтобы что-то в конце концов заполучить, нужно чем-нибудь пожертвовать. Даже те, у кого на первый взгляд есть все, многого не имеют. Кто совести. Кто чести. Кто любви. Кто душевного спокойствия. Спокойствия и любви не было и у Хейзита, однако он мысленно подбадривал себя тем, что трудится именно над их скорейшим приобретением.

Слово «скорейшее» ему не слишком нравилось, поскольку он слышал от какого-то мудрого человека, не то от Харлина, не то от Ротрама, что любой жизненной цели необходимо «вылежаться», устояться в сознании, стать таким образом настоящей, выстраданной, потому что только тогда ее достижение принесет человеку истинное удовлетворение. Быстро достижимая цель и не цель вовсе, а так, легкая сиюминутная задачка. Ее решение не позволяет говорить о том, что ты многое приобрел.

Хотя, конечно, чего греха таить, Хейзиту хотелось любви. Быть может, даже сильнее, чем спокойствия. А сейчас он и не знал толком, чем было увлекшее его поначалу чувство к неразгаданной до сих пор Орелии. Девушка нравилась ему внешне, очень нравилась, не могла не нравиться, поскольку сознавала свою женскую привлекательность и делала все, чтобы ее постоянно замечали окружающие. Однако во время их коротких встреч и ничего не значащих бесед Хейзит невольно старался представить ее не просто соблазнительной красавицей, но и своей женой, с которой они бы постоянно были вместе, и не мог. Для него Орелия оказалась одной из тех, кем до скончания века хочется любоваться… на расстоянии и с кем не отваживаешься связать свою жизнь навсегда. Вероятно, и здесь он ошибался, наверняка она была не такой, какой казалась, но, чтобы в своей ошибке убедиться, необходимо было отважиться на решительный шаг. А Хейзит не отваживался, предчувствуя разочарование. Поэтому исчезновение Орелии из его поля зрения оказалось во многом спасительным для него, для его, опять же, душевного спокойствия. Как ни странно, за судьбу девушки он не переживал, поскольку, где бы она ни была, с ней сейчас не только Локлан, но и ее отец, верный и надежный воин.

Так мысль Хейзита всю ночь шла по замкнутому кругу, неизменно приводя в исходную точку: важность овладения хоть какими-нибудь навыками ведения боя. Чтобы стать сильнее, смелее и увереннее в себе. Чтобы в свою очередь не пропустить во второй раз случай и обрести наконец-таки заветную любовь.

Исполненный решимости, Хейзит воспользовался гостеприимством Гийса и переночевал в шатре, добротно сшитом из звериных шкур. Такие шатры довольно быстро возводились на каркасе из длинных жердей и были хороши всем, за исключением отсутствия пола. Когда укладывались в вырытые в земле ямы, застланные душистыми еловыми ветками, привезенными прозорливыми мергами с опушки Пограничья, Гийс поведал приятелю, что шатровое искусство, насколько ему известно, виггеры без зазрений совести позаимствовали в свое время у шеважа. И хотя пользовались шатрами редко, в продолжительных походах или, как сейчас, в случаях вынужденного простоя вне Стреляных стен, всегда прихватывали с собой шкуры, а иногда и жерди. Хейзит справедливо возразил, что, мол, по его сведениям, шеважа предпочитают селиться вовсе не на земле, а высоко на деревьях. Гийс встретил его замечание ухмылкой знающего человека и высказался в том смысле, что простые жители Вайла’туна отнюдь не обременены исчерпывающими знаниями о природе вещей вне их каждодневного обитания.