Янина Жураковская - На краю времени

Света потёрла лоб и с досадой стукнула кулаком по ладони, не в силах отделаться от ощущения, что видит дурной сон. Крохотная комнатка, колышущееся серое марево за окном и тяжелый стук капель, кот увлеченно катает карандаш по полу, двоюродный брат с улыбкой от уха до уха стучит по клавишам, впившись взглядом в монитор…Ей снова придётся привыкать к этому сну.

"Что я тут стою, в самом деле? — обреченно подумала девушка. — Мёртвые не возвращаются, на сосне не колосятся помидоры, а чудес не бывает… В моей кофеносной системе слишком много крови. Нужен кофе. Много кофе. Сливки. Эклеры. Сейчас же".

Она вздохнула и медленно, как зомби, поплелась на кухню.

— Эй, Свет! — внезапно окликнул её Алексей, снимая наушники.

— Что? — нехотя обернулась она.

— Ты ещё здесь? — он приподнял брови, изобразив на лице вежливое изумление и радость от того, что такая замечательная девушка удостаивает его своим вниманием. Светлане захотелось врезать ему по физиономии. Она одарила брата, как надеялась, уничтожающим взглядом и направилась к двери.

— Умница Молодец! Потренируешься перед зеркалом разок-другой, все парни твои будут! — радостно заорал ей вслед Алёшка. — Я что сказать хотел-то… Принцы давно вымерли. Как мамонты… Света, не уходи-и-и! Это что, новая мода такая — косы в узлы завязывать? А?…

Утро приходит в Аргеанаполис, сердце столичной планеты Веллс'та'Нейдд. Огромное алое солнце протискивается в узкие просветы между гигантскими свечками небоскрёбов, тысячекратно отражаясь в оконных стеклах, шершавым языком лижет башни императорского дворца, густым гемоглобином стекает со стен. Ты сидишь на каменном полу башни, сжимая в руках мягкий алый кирш. Счёт времени потерян.

Прежде ты не думал, что бывает такая боль — одновременный удар по сознанию и духу, когда застываешь, напоминая себе, что надо дышать. Кровь ревёт в ушах, как океанский шторм, клочья тумана плывут перед глазами, а в груди, меж сердец, словно медленно поворачивается обжигающая ледяная игла. Ардражди с детства обучают контролю — всегда, везде, несмотря и вопреки. Не поддавайся. Управляй. Оставайся в равновесии. Прежде ты никогда не давал воли эмоциям. Даже когда был Никсом.

Но прежде ты не знал её.

Был ли ты когда-нибудь честен с собой? Нет. Ты лгал себе, как лгал другим. Почти полвека ты делал то, что от тебя ждали другие: сначала отец-император, затем братья и сёстры в Свете и снова отец. Ты менял маски с лёгкостью искусного фокусника. Кронпринц — холодно-вежливый, горделивый, властный, превыше всего ставящий свою честь. Она слетела, стоило только отцу сказать: "Ты должен…"Верный друг и рьяный борец против тирании ардражди. Эту маску было легко надеть и трудно сбросить, но ты справился. Став своим в самой неуловимой ячейке сопротивления, сдал Эр'гону Зелгариса и его «детей». И растерялся, обнаружив, что не знаешь, ни кто ты, ни чего хочешь. Ты ощутил себя древним стариком, мхом и ветошью, которой давно пора сгореть в Звездном пламени, но она непонятно зачем ещё ползает по земле — и это в сорок девять лет, когда ардражди меньше трёхсот не живут! Поднимаясь с отцом на башню, ты думал: "Ничего нет. Всё кончено…" И всё чуть было действительно не кончилось, ибо лорд-император слабости никому никогда не прощал.

Парение над бездной быстро убеждает в том, что жизнь прекрасна и изумительна. А для того, чтобы обрести в ней новый смысл, оказывается, довольно даже не взгляда и не слова. Всего-то — насмешливого фырка.

Придворные красавицы, гордые, холёные, увлеченные только собой и равнодушно очаровывающие всех, кто приближался к ним… Простолюдинки с нижних ярусов, бледные цветы города-планеты… Сестры в Свете — мечтательницы с горящими глазами… Никс и Риган меняли женщин, как биокапсулы. Уходили, не оборачиваясь, не слушая рыданий за своей спиной, никого не подпуская близко. Так было проще и спокойнее.

"Было сказано Кайег Коарветту, что поражение придёт ему от любви, и впервые дрогнул отважный воин, — рассказывала мать древнюю сказку-легенду. — Велел он мастерам оковать несокрушимыми обручами свои сердца, дабы не допустить в них ни страсти, ни страха… но кто может прогнать гваньер, когда она уже вошла? Он встретил Рению…"

Онапочему-то сразу оказалась внутри, за твоими неодолимыми стенами: не испепеляющим жаром, а мягким теплом, и обосновалась непринужденно, как в собственном доме. Словно жила там всегда — и вернулась после краткой разлуки. Онапришла, и точно вправленная врачом кость, что-то встало на место в твоей душе. Ещё одна Рения… дневная звезда…

Кто-то из древних философов сказал: 'Жить, когда знаешь, что солнца нет и не было никогда, легко. Но для того, кто видел его, нет кары ужаснее, чем вновь оказаться во тьме'.

Она выскользнула из твоих объятий предрассветным туманом, и внутри что-то сразу стало рваться и ломаться, словно обручи, сковывавшие сердца, лопались один за другим. Яркий солнечный свет сменялся грязновато-серым туманом, бескрайним, как сама вечность, и все годы, отпущенные тебе, обращались в пепел.

Без неё.

На несколько ардалей выпустить наружу эмоции, и вновь, как старую привычную форму, натянуть самоконтроль. Замереть, чувствуя, как бешеная ярость бьётся о его тонкие стенки. Кулак сжимается так, что костяшки пальцев белеют. Зелгарис, Зелгарис, хитроумный старый лис! Ведь не из злости и не из мести ты поманил мечтой и тут же отнял её. Но зачем тогда? Что должен понять твой строптивый, неразумный ученик?

…Глаза Зелгариса странно мерцают. Взгляд старого ментата пробирает до костей, и ты невольно ёжишься под ним. Беспричинная, неотвязная тревога охватывает тебя каждый раз в присутствии учителя. Она словно кость в глотке, дёготь в пище, отравленный шип, застрявший в ладони. Но пока в глубине души будет гнездиться тьма, в которую так страшно заглядывать, тревога не уйдет, и шепот 'Не доверяй… Зелгарис опасен… не верь… никому не верь… не умолкнет. Не в силах избавиться, ты свыкся с тем и с другим, как с чем-то неизбежным, точно снегопад зимой.

А учитель… учитель — сильный ментат, но не целитель душ.

— Горьким лекарство должно быть, мой ученик, — произносит ментат с мягкой улыбкой, которая, кажется, не исчезнет с его лица даже под шквалом бластерного огня. — Только тогда лечит оно. Нет ран, которые исцелить нельзя, как нет жизней, которые нельзя спасти…