Дуглас Брайан - Красавица в зеркалах

Цинфелин так и прирос взглядом к этой картине. Конан привстал, чтобы лучше видеть – что именно так поразило юного графа. Пока что ничего особенного не происходило.

– Хорошо, – прошептал наконец Цинфелин. – Очень хорошо… Я видел все, что мне было нужно… И… – Он перевел взгляд на обоих фокусников, а затем посмотрел прямо в синие глаза киммерийца. – И я хочу спросить вас, вас троих: вы будете моими друзьями?

Они молчали, ошеломленные этим неожиданным вопросом.

– Что? – вскрикнула Далесари, не сдержавшись.

– Я хочу знать, согласны ли вы стать моими друзьями, – настойчиво повторил принц. – Потому что никто из моих прежних друзей не поймет… Они просто не в состоянии понять – в отличие от вас… Но мне нужны преданные люди. Люди, которым от меня ничего не нужно.

– Кроме денег, – спокойно произнес Конан.

Юный граф вздрогнул, а затем расслабился.

– Да, я заплачу вам денег за услуги, – согласился он так, словно речь шла о чем-то несущественном. – Но не это важно. Я хочу, чтобы вы не предали меня. И не ради денег, а ради меня самого.

– Хорошо, – все так же спокойно сказал Конан. – Вы рассуждаете как настоящий король. Как король, попавший в беду. Я согласен вам служить.

– Мы согласны, – поправил Югонна, с укоризной глядя на Конана.

– Рад видеть такое единодушие в моих товарищах, – объявил Конан. – Итак, мы готовы. Можете нам довериться.

– Отлично! – Цинфелин встал и развел руки в стороны. – Вы показали мне отменный фокус, а теперь позвольте и мне показать вам свой. Я потому и попросил вас прийти ко мне ночью, что мой фокус происходит только по ночам. Зато ежедневно. Точнее, еженощно. Смотрите…

Он указал на каменную стену, и вдруг Югонна с ужасом понял, что поверхность стены расплывается, становится зыбкой, как будто погружается в туман. Миг – и из этого тумана выступила живая картинка.

В первые мгновения она представлялась чем-то вроде барельефа, но затем фигуры ожили, зашевелились, обрели собственное бытие, и теперь наблюдателям казалось, что они смотрят на некую сцену, разворачивающуюся в невероятной дали.

Перед их глазами была темная мрачная комната с голыми каменными стенами и единственным узким окном. И к этой стене был прикован человек.

Тяжелые оковы охватывали его запястья и щиколотки, короткие цепи с толстыми звеньями прочно крепились к стене. Грубый железный ошейник смыкался на шее узника, и от ошейника тоже тянулась цепь.

– Смотрите, – прошептал Цинфелин.

Изображение вдруг сделалось еще более отчетливым, и Далесари вскрикнула: узник оказался совсем юной девушкой.

Она была тонкой, как тростинка. Долгое мучительное заточение изнурило ее, но она все еще сохраняла следы замечательной красоты. Огромные зеленые глаза девушки были распахнуты. Она явно ощущала присутствие наблюдателей и пыталась отыскать их взглядом. Затем слабая улыбка показалась на ее лице – она заметила Цинфелина.

Пересохшие губы девушки зашевелились. Она что-то говорила.

Цинфелин, не в силах оторвать от нее взгляд, шепнул своим гостям:

– Я научился читать по губам. Теперь я знаю, что она произносит – ночь за ночью, все то время, что мы с ней видимся. Она умоляет спасти ее. Тот, кто держит ее в заточении, каждый день подвергает ее пыткам. Ее морят голодом, ее мучают жаждой, ее запугивают и принуждают к отвратительным вещам. Пока что она не давала своего согласия на эти вещи… Но рано или поздно она не выдержит. Либо жизнь покинет ее, либо она согласится – и тогда потеряет свою душу…

Девушка вдруг широко раскрыла рот, из ее глаз покатились слезы, она дернула прикованной рукой, как будто хотела удержать ускользающее видение… и картина растаяла. Перед зрителями вновь была голая стена.

– Кром! – пробормотал Конан. – Вот это история. Вы верите в ее реальность?

– Да, – сказал Цинфелин. – Она существует. И… я люблю ее. Я полюбил ее с того самого первого раза, как увидел. Она приходит ко мне и просит, умоляет… Сперва она просто пыталась делить со мной одиночество, но потом… Говорю вам, кое-что из того, что она произносит, мне удается разобрать.

– Боги, да разве нужны слова! – прошептал Югонна. – Какие потребны слова, если женщина прикована к стене и измучена голодом и пытками? Но как нам помочь ей?

– Я думаю об этом день и ночь, – признался Цинфелин. – Я никому не мог рассказать об этом. Впервые видение посетило меня во время болезни. Наверное, я умирал и находился уже между мирами, поэтому страдающий дух этой девушки сумел отыскать мою душу и соединиться с ней. Я услышал зов, который больше никто не мог услышать! Выздоровление моего тела сопровождалось таким страданием моей души, что… передать это словами невозможно. – Он говорил очень просто, не рисуясь, не щадя себя, но и не пытаясь представить «обычным делом» то, что таковым не являлось. – Как мне было поступить? Когда я немного овладел собой и начал соображать, я решил посоветоваться с самым мудрым человеком в графстве. С отцовским советником – Кернивом. Это действительно очень мудрый и ученый человек. И что же?

– Что? – спросил Югонна вежливо, видя, что юный граф нарочно держит паузу.

– Кернив сказал мне, что, по всей вероятности, девушка эта давным-давно мертва. Что мне является привидение. Что существуют такие призраки, которые мучают живых людей, умоляют их о помощи, сводят их с ума своими жалобами… это необходимо им для поддержания собственных сил.

– Полагаю, он прав, – заметил Конан. – Мне доводилось иметь дело с призраками. Многие из них создают довольно выразительные картинки, чтобы вызвать в человеке ответное чувство, а потом словно бы высасывают из него живую душу, измученную видениями. Да, такое бывало.

– Я уверен, что она – не призрак! – горячо заверил Цинфелин. Давно он не чувствовал себя таким оживленным и здоровым, как нынешним вечером. Наконец-то он мог свободно говорить о том, что лежит у него на сердце и не дает покоя! Наконец-то его собеседники готовы выслушать его и понять, а главное – не счесть безумцем.

– Она выглядит вполне реально, – согласился Конан.

Далесари переглянулась с Югонной, и муж еле заметно кивнул ей. Молодая женщина тотчас вступила в разговор:

– Почему вы выбрали именно нас, ваша светлость?

– Потому что вы показали мне маяк и пролив, – был ответ. – И я понял, что передо мной люди, которые поймут, о чем я говорю.

– Маяк и пролив? – недоумевающе переспросила Далесари.

Цинфелин кивнул.

– Вы не заметили кое-что, когда рассматривали ожившее видение на моей стене, – объяснил он, – потому что слишком были поражены видом несчастной девушки. Так происходило и со мной в первые дни, когда она только-только начала появляться… Но затем я заставил себя внимательнее присмотреться к тому, что ее окружает. Я подумал: вдруг это важно? Вдруг я сумею определить то место, куда ее заточили, и прийти к ней на помощь?