Нил Гейман - Дети Ананси

— Тихо, женщина! — рявкнул он. — Кое-кто тут пытается поспать!

Рози ясно дала понять Пауку, что ему полагается подыскать себе постоянную работу, такую, на которую нужно вставать утром и куда-то идти.

Поэтому однажды утром, за день до того, как Рози выписали из больницы, Паук встал рано и отправился в городскую библиотеку. Там он вошел в библиотечный компьютер, заскочил в Интернет и — очень тщательно — опустошил оставшиеся счета Грэхема Хорикса, которые полиция нескольких континентов еще не сумела найти. Он устроил так, чтобы в Аргентине продали племенной конный завод. Потом купил маленькую, уже существующую компанию, подарил ей все деньги и подал заявление о присвоении ей статуса благотворительного фонда. Затем послал по электронной почте письмо от имени Роджера Бронштейна, в котором нанял адвоката управлять делами фонда и предложил, что адвокату, возможно, следует найти мисс Рози Ной, еще недавно проживающую в Лондоне, а в настоящее время отдыхающую на Сан Андреасе, и нанять ее Творить Добро с большой буквы.

Рози наняли. Первым делом она бросилась искать помещение для офиса.

Вслед за этим Паук четыре дня напролет провел, обходя пешком пляж (по ночам он спал прямо на песке), который тянулся вокруг почти всего острова, и в каждом встречном кафе и ресторане пробовал еду, пока не добрался до «Рыбной хижины Доусона». Там он попробовал жареную летучую рыбу, вареные зеленые смоквы, цыпленка с гриля и кокосовый пирог, а после прорвался на кухню, отыскал шеф-повара, бывшего также владельцем заведения, и предложил ему солидный куш за партнерство и уроки кулинарного мастерства.

Теперь «Рыбная хижина Доусона» — ресторан, а сам мистер Доусон ушел на покой. Иногда Паука можно встретить в зале, иногда на кухне за плитой: сходите, поищите и обязательно найдете. Кормят там — как нигде на острове. Он стал толще, чем был, хотя и не настолько, каким будет, если не перестанет пробовать все, что готовит.

Впрочем, Рози не против. Она немного преподает, чуть-чуть помогает людям и Творит много Добра, а если ей иногда не хватает Лондона, то она этого не показывает. А бот ее мама скучает по Лондону постоянно и громогласно, но любое предложение вернуться туда воспринимает как попытку разлучить ее с пока не родившимися (и если уж на то пошло, даже не зачатыми) внуками.

Ничто не принесло бы автору большего удовольствия, чем возможность сказать, что, побывав у порога смерти и вернувшись в мир живых, мама Рози стала новым человеком, благодушной женщиной, у которой для каждого найдется доброе слово, и что ее аппетит к еде способен сравниться лишь с ее аппетитом к жизни и ко всем радостям, которые она способна предложить. Увы, приверженность к истине требует предельной честности, а истина заключается в том, что из больницы мама Рози вышла в точности такой, какой была: такой же подозрительной и придирчивой, как и раньше, хотя она и стала гораздо слабее и старалась спать при свете.

Она объявила, что продаст квартиру в Лондоне и переберется туда, куда бы ни отправились Паук и Рози, — лишь бы быть поближе к внукам. Но по мере того как шло время, она все чаще отпускала ехидные замечания о количестве и подвижности сперматозоидов Паука, регулярности и позициях в сексуальной жизни своей дочери и зятя и сравнительной дешевизне и простоте искусственного оплодотворения. И вскоре Паук стал всерьез подумывать о том, чтобы вообще не ложиться с Рози в кровать, лишь бы позлить ее маму. Такие мысли он питал ровно двенадцать секунд однажды после полудня, пока мама Рози показывала им ксерокопию статьи из журнала, в которой говорилось, что после секса женщине следует полчаса стоять на голове. А когда тем же вечером он упомянул про статью Рози, та рассмеялась и сказала, что ни ради кого не собирается вставать на голову, а маме в их спальню хода нет и не будет.

Теперь у миссис Ной квартира в Уильямстауне, неподалеку от дома Рози и Паука, и дважды в неделю одна из многочисленных племянниц Каллианны Хигглер заглядывает к ней, пылесосит, обмахивает метелкой стеклянные фрукты (восковые расплавились на островной жаре), готовит кое-какую еду и ставит ее в холодильник, и иногда мама Рози ее ест, а иногда нет.

Чарли стал певцом. Мягкости в нем сильно поубавилось. Теперь это худощавый мужчина, и фетровую шляпу он носит беспрестанно — как отличительный знак. Фетровых шляп у него много и притом разных цветов, но любимая — зеленая.

У Чарли есть сын. Его зовут Маркус. Ему четыре с половиной года, и он отличается глубочайшей серьезностью, доступной лишь очень маленьким детям и горным гориллам.

Никто больше не зовет Чарли Толстым Чарли, и, честно говоря, иногда ему этого не хватает.

Было раннее летнее утро, уже рассвело. Из соседней комнаты доносился какой-то шум. Оставив Дейзи спать, Чарли потихоньку выбрался из кровати, схватил футболку и шорты, натянул их и, выйдя в гостиную, увидел, как его голый сын катает по полу деревянный поезд. Чарли помог ему одеться, нахлобучил на голову шляпу, и они спустились на пляж.

— Пап? — сказал маленький мальчик.

Губы у него были сурово сжаты, он, казалось, о чем-то размышлял.

— Что, Маркус?

— Кто был самым коротеньким президентом?

— Ты про рост?

— Нет. По… по дням. Кто был самым коротеньким?

— Гаррисон. Он подцепил пневмонию на церемонии вступления в должность и умер. Пробыл президентом сорок с чем-то дней и большую их часть умирал в собственном кабинете.

— О! А кто тогда был самым длинным?

— Франклин Делано Рузвельт. Отбыл три полных срока. И умер на посту во время четвертого. Тут мы снимем сандалии.

Положив сандалии на большой камень, они босиком пошли к набегающим волнам, и их пальцы глубоко вдавливались во влажный песок.

— Откуда ты столько знаешь про президентов?

— Потому что, когда я был ребенком, мой папа считал, мне будет полезно побольше про них узнать.

— А…

Они вошли в воду и добрались до валуна, который был виден, только когда вода стояла низко. Когда вода поднялась им по колено, Чарли подхватил мальчика и посадил его себе на закорки.

— Пап?

— Что, Маркус?

— П'туня говорит, ты знаменитый.

— И кто же эта Петуния?

— Девочка в детском саду. Она сказала, у ее мамы есть все твои диски. Она сказала, что любит, когда ты поешь.

— А…

— Так ты знаменитый?

— Не совсем. Ну, может, чуть-чуть. — Он ссадил Маркуса на валун и сам вскарабкался рядом. — Ладно. Готов спеть?

— Да.

— Что ты хочешь спеть?

— Мою любимую.

— Не знаю, понравится ли она ей.

— Понравится. — Маркус обладал непоколебимостью стен или даже гор.