Виталий Каплан - Тайна аптекаря и его кота

Я понимал. Хотя ничего нового тут не было. Ну а в Пригляде кончилось бы иначе? Наловить котов… наловить детей… А ещё лучше устроить детям то, что они вспомнят, глядя в зеркала. Лучше ведь посеять зерно, а не выискивать на лугу дикие колоски. Сомнительно даже, что наш Надзор справится с таким. Если с обычным Тхаарину до сих пор не справились, то уж тем более, когда господин передаст им свой способ доить демонов.

— По крайней мере, одно хорошее всё же есть, — помолчав, заметил я. — Пожрать принесут.

И действительно принесли. Не сразу, правда. Мы довольно долго сидели и молчали. А зачем было говорить? Во-первых, ясное дело, слушают нас, как и в приглядской камере. Во-вторых, всё уже было ясно. И от этой прозрачной, стеклянной ясности было больно, как от лекарского ножа. Как больно было пациентам господина Алаглани, когда он вырезал им чирьи или вросшие ногти. Как больно было мальчишке Арихилаю, когда господин Алаглани кормил демона его болью.

Наверное, будь у нас сейчас с собой кот, не пришлось бы заставлять меня вспоминать прошлое. Хватило бы и того, что сейчас грызло душу. О, сколько силы получил бы взамен господин! Может, и не размолол бы весь ихний Тхаарину в мелкий порошок, но уж унестись отсюда куда подальше мы бы точно унеслись.

Я понимал, конечно, что мечтаю о глупостях. Ведь не зря же твердили мне добрые братья, и в первую очередь брат Аланар: нельзя прибегать к демонской помощи. Как бы ни было тяжко, как бы ни было соблазнительно — нельзя. Лучше честно умереть. Как следовало это сделать ещё в приглядской темнице. Нет же, поддался на его уговоры и сам себя убедил, будто мне можно, службы моей ради. Нужда превыше чести, да? И чем всё это кончилось? Такой же темницей, разве что камера получше. Но итог всё равно один. Завтра станем завтраком.

Очень не хотелось мне в клетку. Во всех подробностях я представлял, как стану орать и метаться, когда гиушу терзать начнёт. Я-то не древние праведники, мне на силу духа надеяться незачем. Орать ведь буду. Вот господин, может, и молча всё вытерпит, а я… куда мне… Интересно, что с котом станется. Тоже зверю скормят? Или опыты начнут ставить, как бы через него всё же силу получить?

Но при всём при том понимал я твёро: нет у нас другого пути. Выдать Тхаарину способ — это такое зло сотворить, что небо содрогнётся. Эти-то ни перед чем не остановятся, эти на земле преисподнюю устроят. А значит, надо им помешать. То есть умереть. Да, страшно. Зато это вряд ли будет слишком долго. Зверь гиушу большой, ему мы двое не то что завтрак, так, лёгкий перекус. А зато потом … потом я пойду к престолу Творца Изначального, увижу и матушку с батюшкой, и брата Аланара… А что я Творцу-то скажу? Вот он я, Гилар, сын Таалгаля, и вот мой мешок с грехами… еле волоку. И лгал я, и чужое брал, и трусил, и завидовал, и насмешничал, и жадничал… да это что… убивал! Шестеро висят на душе. И без толку себя утешать, что враги, что по крайней нужде… или я Творцу Изначальному тоже лепетать стану, что нужда, дескать, превыше чести? И потому, если по справедливости, то одна мне дорога, в преисподнюю пропасть — а вовсе не в небесный сад, где вкушают сейчас радость матушка с батюшкой и брат Аланар… единственные люди, кто любил меня. Может, хоть на минутку разрешат мне с ними встретиться?

Потом я про господина подумал. Он ведь тоже сейчас, должно быть, мается. Давно он понимал, что душа его обречена преисподней, но одно дело «когда-нибудь», а совсем иное — «завтра». Страшно ему, наверное. И страшно показать мне свой страх — ибо вдруг я устрашусь настолько, что стану его просить сдаться? Легко ли ему будет отказать? Разве я ему просто слуга, которому десяток медных грошей платят? Интересно, а в преисподней мы с ним встретимся? Или там слишком темно будет, не разглядеть?

И вот пока меня грызло всякое такое, скрипнула дверь, отворилась. Вскинулся я, развернулся к двери, остолбенел.

Потому что на пороге появился… кто бы вы думали, братья? Дамиль там стоял, в синей рубахе с вырезом на груди, в серых штанах чуть ниже колена, и в руках у него был поднос со всякими соблазнительно пахнущими тарелками и мисками.

— Вот… — произнёс он тихо. — Я вам покушать принёс.

— Ты как тут оказался? — выпалил я и тут же заткнулся. Потому что ответ очевиден. Вот, значит, кто был третьим нюхачом.

Он не ответил, а наклонился и осторожно поставил поднос на пол.

— Что ж, здравствуй, Дамиль, — протянул господин. — Ты, как я понимаю, теперь здесь служишь?

— Ага, — не поднимая глаз, ответил тот.

— Ну и как служится? Не обижают тебя тут?

— Нет, — буркнул он.

— Тебя не накажут, если ты немного посидишь тут с нами? — предложил господин. — Надо же поговорить, как понимаешь.

Он молча кивнул.

Я меж тем подобрался к подносу. Ну что ж, неплохо. Миски с наваристым куриным бульоном, миски с хорошо прожареной свининой, кувшин со сбитнем. Ложки. Ложки, которые в моих руках могут стать неплохим оружием. Только кого убивать? Поганца Дамиля разве что?

— Скажи-ка, Дамиль, как давно ты работаешь на Тхаарину? — не притрагиваясь к еде, спросил господин. — Скажи правду. Ты никого не подведёшь, сейчас это уже не имеет значения.

— С прошлого лета, — прошептал пацан, всё так же уставясь в чисто вымытый пол.

— И как же это получилось? Ты ведь, когда я тебя из весёлого дома забрал, не был никаким нюхачом? Так?

— Да… — отозвался он. Помолчал и добавил: — А потом голоса услышал. В голове.

Долго этот разговор длился, потому что отвечал Дамиль односложно, и господину почти всякий раз приходилось уточнять, переспрашивать. А я вам, братья, кратко перескажу.

В общем, где-то в середине прошлого лета — как раз когда я только осваивался в аптекарском доме, начал Дамиль слышать у себя в голове чужие голоса. Поначалу перепугался и хотел господину о том рассказать, но голоса велели этого не делать, потому что могут они в беде его помочь. Господин Алаглани не может, а они — могут. Разговаривать с ними следовало мысленно, и Дамиль разговаривал. И про беду свою рассказал, и про то, как жилось ему в весёлом доме. Голоса велели ему следить за господином, подслушивать и подглядывать, а после мысленно им всё пересказывать. Только у Дамиля это плохо получалось. Не пересказывать — а подслушивать. Не было сноровки. И оттого они, голоса, его ругали. Но всё же кое-что он понял. Понял, что «проверки здоровья» — это на самом деле какое-то хитрое чародейство, и что после проверок этих у господина сила колдовская прибавляется. И что кот не просто так, а для чародейства потребен. Дамиль же вовсе не дурачок, просто тихий и робкий. А голоса его наставляли, как надо следить, чтобы не попасться, на что обращать внимание. И так длилось почти год, пока сперва братцы-повара не сбежали с котом, а после Пригляд не попытался арестовать господина Алаглани. Тогда голоса велели ему срочно бежать из дома, указали, куда. А там его ждали какие-то хмурые люди, посадили в повозку и привезли сюда. Здесь он теперь и живёт, моет полы и всякое такое. Кормят хорошо, почти не бьют. А главное, обещают в беде помочь.

— А что сталось с Алаем, ты не знаешь? — спросил я главное, что следовало спрашивать. Всё остальное уже неважно, это пусть господин интересуется, если хочет. Никакой пользя от этого пришибленного чародейского нюхача я не видел. Этот не Амихи, не Гайян, этот кота нам не принесёт.

Выяснилось, что про Алая он почти ничего не знает. То есть знает лишь то, что когда оставшихся слуг выводили из дома, Алая среди них не было. Только Халти и Хайтару. Дамиль в кустах тогда сидел, пережидал, как ему и подсказали голоса.

Потом мы с господином поели, а Дамиль молча стоял возле двери, ждал, когда можно будет забрать посуду. Не чувствовал я в тот миг никакой жалости. Братцы-повара — иное дело, те матушку свою спасали, да и повинились потом, кота принесли. Этот же нюхачил просто из-за каких-то голосов, предавал того, кто его от весёлого дома избавил. Да и сейчас ни слова извинения не произнёс.

Сказать по правде, я о Дамиле особо и не думал. Ну, нюхач. Ну, мне упрёк, что не разглядел я его, не взял на подозрение. Не догадался, что нюхач не обязательно должен в аптекарский дом по-хитрому втереться, вот как я или братцы-повара, что можно заставить нюхачить того, кто ранее ни о чём таком не помышлял и служил верой и правдой. Меня гораздо больше тревожило, что сталось с Алаем. Если приглядские его не взяли, значит, успел смыться. А раз успел — значит, готовился к такому. Небось, и схрон у него имелся. Это вовсе не обязательно значило, что Алай тоже на кого-то нюхачил — но, по крайней мере, он, выходит, предполагал, что из аптекарского дома рано или поздно придётся бежать. А зачем бежать? Не от господина же? Чем опасен был ему, беглому, приютивший его аптекарь? Уж не догадывался ли он, что аптекарь занимается тайным искусством и потому сильно рискует? А что? Вполне мог подслушать что-то, подсмотреть. Парень он умный, четыре класса Благородного училища опять же… Вполне мог сложить палочки.