Андрей Кокоулин - Северный Удел

Скоро они задумались о свободе, а, задумавшись о свободе, пришли к выводу, что освобождение возможно только со смертью хозяина.

План их созрел в темноте, но расцвел на ярком солнце.

Они нашли отдаленный мир, на который еще не простерлось владычество Сонгинкхана, и принесли ему в подарок.

И там же убили его, потерявшего бдительность, огненным лучом развалив надвое его проявившуюся плотскую оболочку.

Крича, Сонгинкхан упал в мир, озарив ночную небесную сферу и затмив звезды. И радовались Младшие, называя гибель ненавистного хозяина Ночью Падения, а свое освобождение — Благодатью. И ринулись они вниз, надеясь истребить не только остатки Могущественного, но и саму память о нем.

Только просчитались.

Обе части Сонгинкхана оказалось невозможно уничтожить окончательно. Ни ту, что упала в жаркие пустынные земли на юге, ни ту, что оплавила камни на севере.

Из Южной Части Сонгинкхана, Ша-Сейхон, продолжала сочиться кэхе — прозрачная божественная сущность, обладающая памятью о предательстве Младших и зараженная ненавистью к ним. А Северная Часть, Ша-Лангхма, наделенная голосом, сказала мятежникам: „Если вы смешаете кровь свою с кэхе и прольете на меня, я восстану, и вы познаете мой гнев, но также познаете и мою милость. Вы понесете наказание, которого достойны по вине своей, но останетесь живы. Иначе вы все умрете безвозвратно“.

Бывшие слуги не послушали мертвеца.

Они построили храм на юге и склеп на севере, ограждая части Пожирателя от диких племен, населяющих те места. Освободившиеся, они решили забыть о Сонгинкхане навсегда и покинуть мир, ставший его могилой.

Тут и оказалось, что нет у них теперь возможности полета между мирами, и в удавшемся мятеже кроме радости победы есть и горечь.

Тогда Младшие распределили между собой земли и стали править людьми, в телах которых даже намека на божественное кэхе не было. Женщин они брали в жены, а детям с частицами своей крови присваивали собственные имена. Они праздновали Ночь Падения с Благодатью и учили дикарей ремеслам и земледелию.

Власть их простерлась от ледового океана до теплых морей, от равнин и лесов до непроходимых джунглей. Это было Золотое Время, почти не омрачаемое страхами и раздорами. Оно длилось восемьсот лет.

Потом умер Коввир, и Младшие узнали, что в жертву победе над Сонгинкханом кроме полетов принесли еще и бессмертие.

В следующие пятьдесят лет умерли Тотэрбо, Рильдди и Эбрзие. А еще через десять лет Ольцекн и Войтще совершили первую попытку вернуть Сонгинкхана к жизни, потому что сами не хотели умирать. Дети и внуки остальных Младших, а также Кольхавн в последний момент разрушили их планы.

Как потом ни договаривались наследники предателей не делиться историей о своем происхождении, как ни прятали глубоко в крови местонахождение частей Покорителя, как ни вымарывали память из свитков, пергаментов, книг и голов, все равно находился кто-то, кто узнавал правду и решал заслужить у Сонгинкхана прощение. То ли кэхе нашептывала в нужное ухо заманчивые слова, то ли пытливая натура находила все сама.

Так было и пять тысяч лет назад, и тысячу, и пятьсот лет назад. Так будет и сейчас. Но нынешняя попытка просто обязана увенчаться успехом, не будь я Кристобаль Поляков-Имре, далекий потомок Коввина.

Бог возродится!»

Последние слова долго звучали у меня в голове. Отец же сменил огарок на новую свечу и грел над фитилем пальцы.

— Вот такая сказка, — сказал он.

Бог. Могущественный. Пожиратель.

Я почувствовал себя так, будто и сам, как Ерема, получил рукоятью «Фатр-Рашди» в висок. Не заговор, не безумие, не тайна кровосмешения. Бог всему причина. Бог на севере и на юге.

А мы кто тогда?

— Получается, мы все предатели? — тихо спросил я.

— Нет-нет, не предатели, — зашептал отец. — Наши предки, возможно, предатели. Возможно — потому что никто не знает, что было бы с миром останься Сонгинкхан жив. Может, они как раз спасители.

— А это имеет значение?

Я устал сидеть и лег, угрюмо сжав губы. Отец навис, всматриваясь, затем на грудь мне шлепнулся новый вязкий и холодный ком жира.

— Зачем? — поднял глаза я.

— Каждый делает то, что должен, — сердито ответил отец, водя ладонью.

Я усмехнулся. Что должен? Кому должен? Государю-императору, в жилах которого текла кровь предателей? Самому себе, который тоже с предателями в родстве?

На чем построен наш мир? А на убийстве! На убийстве исподтишка. Разве может из пролитой крови вылупиться что-то жизнеспособное? Пусть уж тогда новое рождение, пусть Сонгинкхан вместо нас.

— И все же… — скривился я.

— Не думай, — взволнованно заговорил отец, продолжая обмазывать меня жиром. — Я тоже, как прочитал, словно умер. Это как же? Разве возможно? Мы кто? Имеем ли мы право жить после этого? Выдумка, дурная беллетристика, лист с древними каракулями… Как верить? А внутри уже все клокочет: правда. Правда! Кровь клокочет…

Он вытер руки о край накидки.

Лицо его окунулось во тьму, и только глаз жил отражением свечного огня.

— А потом, — сказал отец, — уже после бегства, опустошенный, в этом вот коробе, похожем на гроб, я понял — не важно, что было до нас. До тебя, до меня. Правда заплесневела, и мы уже другие. Мы не топим мир в страданиях. Мы не давим из него сок. Мы говорим о равноправии с низкой кровью.

— Это от слабости, — сказал я.

— Может быть, что от слабости, — согласился отец. — Фамилии действительно утрачивают силу. Но, может быть, мы поэтому и изменились в лучшую сторону? И по сию пору меняемся, трансформируемся, стремимся к всеобщей благодати. А что было бы, останься Сонгинкхан в живых? Мы — были бы?

Замечательное оправдание предательству.

Мой смех заставил отца снова обеспокоенно потрогать мне лоб.

— Не надо, — отмахнулся я. — Что было на других страницах?

— На второй — попытки перевода, я уже говорил тебе. Плюс несколько вольных строчек в самом низу. «1317 — бегство из Ассамеи, память закрыта, возможно…»

— А на третьей?

— Третья была подписана неким Петром Гослем. Это один из Гебризов, но не основная ветвь. Я знаю их фамильные знаки, они мало различаются.

— И что Госль?

— Там про кэхе, в основном. Что она шепчет, что с ее помощью можно превращать людей в «сосуды»…

— В «пустокровников»?

— Да. Я подумал, бред, — отец поежился и запахнулся в накидку. — Я ту страницу не слишком внимательно… Что-то о призыве, о подчинении.

— Ты знаешь про смуту при Волоере? — спросил я.

— Триста лет назад? Исследовал. Темный, непонятный период. Очень мало свидетельств. В основном, памятники и дома.