Валентин Маслюков - Погоня

— Что я отнял у пигалика, — виновато гудел кувшин. — Он украл… пигалик украл хотенчик, волшебную палочку и с ней перстень, он украл их в Межибожском дворце. Я отнял у него, чтобы преподнести… господину. Тому, что должен владеть… Но проклятый сучок начал расти. Когда я сидел на дереве за окном. И на нем волшебный камень.

— Ну-ка, вылезай. Дай сюда, — распорядился Рукосил, ерзая в кресле. — Уберите собак, возьмите их на свору.

По указанию государя, запутавшегося вконец кота извлекли на свет, он удерживал в зубах сухую деревяшку, от который шли длинные шустрые побеги.

На конце рогульки тускло сверкнул камень. Рукосил сомнительно выпятил губы, не зная верить ли собственным глазам. Камень этот был безвозвратно потерянный два года назад, в пору крушения, Паракон. Когда Рукосил осторожно принял зеленеющее растение, он окончательно убедился, что судьба поворачивается лицом… та самая удача, что рано или поздно приходит к сильным. Паракон!

Перстень без затруднений сошел с деревяшки и Рукосил — едва ли он поступил бы так небрежно и необдуманно, если бы не кружившее голову волнение, — надел его на безымянный палец левой руки. Почти тотчас же он почувствовал легкое пожатие, которое не трудно было истолковать, как признание: Паракон приветствовал прежнего хозяина.

Усевшись в ногах, кот предано засматривал в глаза, ожидая доброго слова.

И если что смущало еще Рукосила, так это загадочный расцвет хотенчика. Гибкие побеги, толщиною не больше мизинца расползались, как проворные змейки, лоза свисала с колен, ползла через стол, а самая проворная успела уже спуститься с рундука на выложенные мраморными плитами пол и скользила, ощупывая дорогу суетливыми движениями усиков.

— Что это? — настороженно спросил Лжевидохин, у кота, понимая уже, что спрашивать бесполезно, ничего, кроме верноподданных всхлипов, не дождешься, что бы там у рыжего проходимца не было в действительности на душе.

И, видимо, не следовало выдавать растерянность перед посольствами и двором, тоже не в меру болтливым. Нахальное своевольство хотенчика — если это и в самом деле был хотенчик — пора было прекратить любой ценой. При всей своей самоуверенности Рукосил, опытный волшебник, отчетливо сознавал, как легко попасть впросак, когда… когда ничего не понимаешь. Самое глупое и опасное положение в чародействе.

Серебряный нож не брал лозу; продолжая расти, она скользила между пальцами и, сколько Лжевидохин ни пытался, старческие руки его не способны были справиться с гибкими и прочными побегами. Лжевидохин заторопился. Расстегнув жемчужные пуговицы на груди, он достал из-под кафтана большой изумруд на плоской золотой цепи.

Благоговейный шепот по всей палате свидетельствовал, что здесь узнали Сорокон.

Коснувшись изумрудом деревяшки, Лжевидохин зашептал. Зеленый камень побежал искрами, они впивались в дерево, сухая рогулька и зеленые побеги, что раскинулись уже по полу шагов на десять, начали подрагивать, побеги болезненно извивались, но продолжали расти вопреки всем усилиям волшебника.

Лжевидохин не отступал. Поправил только скользнувший по потному лбу венец и еще усерднее склонился над хотенчиком. Искры сыпались, деревяшка чернела, грязная сыпь распространялась по побегам, желтели и жухли листья, обретая серо-железный цвет, но продолжали расти. Побеги быстро, кажется, только еще быстрее ползли по полу, извиваясь по мраморным плитам, они шелестели и громыхали, как жестяные, слышался мелкий, не особенно благозвучный перезвон.

Теперь уж не только Рукосил, но и весь возбужденный чудесами двор понимал, что происходит нечто неладное. Нечто такое, чего великий владыка не мог ни предвидеть, ни укротить. А рыжий кот как будто бы ничего иного и не ожидал, неподвижный, немигающий прищур его желтых глаз не отражал ни малейшего беспокойства.

До поры до времени однако Рукосил сдерживался, не выказывая подозрений, чтобы не выдать всю меру собственной неуверенности. Вполне беспомощный, он скорее упражнялся в волшебстве, чем настаивал на своей воле. Оставалось только наблюдать, как три почерневших побега свернулись в кольцо вокруг скомороха и принцессы и начали сплетаться в кружевную стенку, положив основание некоему сооружению вроде корзины несколько шагов в поперечнике. Занятые наглядной и целенаправленной работой, побеги мельтешили еще живее — неуловимо, стены корзины или, может быть, клетки поднимались с завораживающей глаз скоростью. Рукосил опомнился, когда плетенная загородка поднялась скомороху по грудь и почти скрыла принцессу — только маленький золотой венец в черных волосах указывал, что принцесса на месте, там где привязали ее к цветам, и никуда покуда еще не исчезла.

— Измена! — раздался роковой возглас.

Преданные государю слованские вельможи волновались. И хотя Рукосил со свойственной ему трезвостью оставался далек от поспешных заключений, собственная унизительная беспомощность, не оставляя времени на раздумья, подталкивала к чему-то решительному. По всему выходило, что следует воспользоваться подсказкой: измена!

— Взять негодяя! — бросил государь, указывая на кота.

Испуганно озираясь, Почтеннейший не успел сообразить возражений и от растерянности замяукал, когда же понял, что чушь несет вместо членораздельной речи, осталось только шарахнуться от спущенных со своры собак. В то же мгновение короткая тяжелая стрела жестоко чиркнула по полу, выбив во мраморе борозду, осыпанный каменной сечкой кот помчался себя на помня.

Грохот, вопли, вой преследовали обезумевшего кота, как привязанные, по всей невообразимо тесной, заполненной людьми, заставленной столами, опрокинутыми стульями палате. Неведомо как очутился он на кружевной ограде и кинулся прямо в цветы, что раскинулись над головами узников, брошенный вдогонку кубок срубил зелень, а кот свалился вниз в укрытие.

Когда, поддержанный под руки вельможами, Лжевидохин добрался до клетки, за которой скрывались теперь трое, черные побеги перебросились через верх и вовсю принялись заплетать свод, чтобы накрыть убежище. Полное заточение узников было делом непродолжительного времени.

— Великий государь! — задыхаясь, взывал кот, который опасался волшебной западни не многим меньше, чем собак и метательных кубков. — Не вели казнить! Припадаю к стопам!

— Оно ведь, и в самом деле, неплохо бы выбраться, — скороговоркой бормотал невесть что скоморох. Сквозь просветы в черных кружевах было видно, как он дергается, пытаясь освободиться от опутавшей их на пару с принцессой в несколько витков веревки. Небрежно затянутая, веревка как будто бы поддавалась, сползала ниже, с груди на живот, хотя до полного освобождения было еще далеко.