Эллис Нир - Страшные истории для девочек Уайльд

Лилео, рожденная во Франции в семье истово верующих католиков, которые отвергали окружавшее ее волшебство, – наполовину девочка, наполовину чудесное создание, сотканное из ночи и звезд. Лилео вместе с мужем, чью фамилию обожала, но не взяла. Лилео, которая детенышем-жеребенком побрела в обратную сторону, из города из стекла и металла – в лес, и там попыталась построить новую жизнь. Но прошлое тяжелым бременем лежало на ее плечах; мысли и воспоминания якорями и обвивавшими шею жемчугами тянули ее обратно на морское дно. Лилео – ругательное слово, возлюбленное слово, древнее и непереводимое, то, что призывало летучих мышей и северные ветра, когда его произносили задом наперед. Волшебное имя блестящей девочки, которая не могла жить ради своей дочери и умереть ради себя.

Фотография в конце книги сказок – словно засушенный между страниц цветок. Снимок матери Изолы в дни ее панковской молодости: худая, как смерть, вся в черном, словно воровка-форточница. Мама. Мама наверху в ванне. Мама брызгает шею цветочными духами. Мама лежит в лавандовом поле, снимает ботфорты в заклепках, расчесывает волосы, лежит мертвая, словно Офелия, в остывшей воде, протягивает Изоле книгу предписаний, историй и выдумок…

Изола вспомнила, какой в последний раз видела маму: окрашенная солнцем в оранжевый, та сидела под сливой и что-то писала на последних страницах книги. В траве стрекотали сверчки, а бокал шампанского рядом нагревался в теплых лучах.

Под фотографией автора прятались последние написанные слова Лилео Пардье, как Изола всегда и подозревала.

«Я всегда буду несчастна и боюсь отравить этим и тебя. Я хочу, чтобы ты навсегда осталась такой, какая ты сейчас. Я вижу тебя, Изола: ты смеешься, улыбаешься, радуешься жизни. Вижу, как солнечные лучики запутываются в твоих прекрасных волосах. Вижу торт на твоих пальчиках и пятна от травы на босых ножках. Вижу, что мою малышку переполняет счастье… И без меня тебя ждет золотое безопасное будущее. Ах, как прекрасно то, что я вижу!»

Последняя фраза – слова святого Доминика, покровителя юных преступников, мошенников, анархистов и отчаявшихся людей, готовых совершить то, что уже не удастся исправить.

Изола распахнула дверь ванной – дверь из своего ночного кошмара: шторка задернута, лампы горят, свечи оплавились, ванна суха, как кость, а мамы больше нет.

На тайном кладбище – надгробный камень, когда-то, возможно, бывший осколком вулкана или костью динозавра. Его украшали серебристая надпись «ЛИЛЕО ПАРДЬЕ», даты через черточку и короткая грустная фраза, в которой слышались отголоски мерцания свечей, новых рассветов и вечной жизни. Того, что мигнет один раз и потухнет. Вроде смерти, чья красота объясняется ужасом, или рая, который кажется страшным, потому что находится очень и очень далеко.

Братья-принцы ушли, даже не попрощавшись, – должно быть, им было больно, но Изола страдала сильнее. Флоренс исчезла, однако каждый из братьев доказал, что внутри него таится спящий дракон, и все они убедились, что не могут полностью себе доверять.

Возможно, теперь призраки бороздят просторы Вселенной, фурия стоит по колено в крови какой-нибудь бедной девочки, русалка накликает шторм, а фея вместе с матушкой Синклер спит в зарослях жимолости.

Мамина спальня была пуста, шторы – задернуты. На тумбочке лежали лекарства с давно истекшим сроком годности, пыльные фотографии маленькой И золы и высокая стопка книг с закладками – классические сказки, Оскар Уайльд, Эдгар Аллан По, мамины сочинения и легенды Нимуэ о единорогах, драконах и девочках иного рода…

На похоронах Изола стояла в нарядном кружевном платье и черно-белых полосатых чулках. Она читала вслух похожим на трель полузадушенной певчей птички надтреснутым голосом, кровавым ручейком разливавшимся по проходу:

Во время прощания с покойной Изола тихо сидела за фортепиано в дальнем углу и одной рукой наигрывала простенькую колыбельную, которой ее научил дедушка Ферлонг, до ужаса похожую на ту, что много лет спустя Флоренс начала распевать под окном.

Одетый в черный костюм и довольно взволнованный доктор Азиз успокаивал папу за кофе с лимонным пирогом, заверяя вдовца, что сделал все возможное, и папа Уайльд не должен винить себя – иногда их нельзя спасти, как ту же Сильвию Плат. Ведь такой порыв может объясняться и спонтанной реакцией, и наследственностью, да и, наконец, просто судьбой…

Опечаленные мужчины посмотрели на И золу, и в голове у нее всплыла непрошеная ужасная картинка: мамин правый глаз, мертвый бездонный пруд, своим безжизненным взглядом словно пригвоздивший ее, Изолу, к месту. Изола тут же усилием воли вернула себя в настоящее, к бдению у гроба, холодным клавишам пианино, чашке с некрепким чаем и руке Алехандро, лежащей у нее на плече. Тогда Изола Уайльд впервые задавила в себе какое-то чувство, утопив его в глубинах подсознания. Когда оно перестало бороться, Изола набрала в грудь воздуха, открыла оба глаза и продолжила жить.

А что-то в ней уже начало умирать.

Изола распахнула все окна в доме и открыла настежь дверь маминой спальни, чтобы выветрился затхлый запах пыли и воспоминаний. Потом долго отмокала в горячей ванне.

Той ночью, лежа в постели в обнимку с Эдгаром, Изола рассказала ему все. Все, на что Джеймс ответил бы недоверием, Лоза – беспокойством, сестра Кей – воплями об одержимости бесами, а папа Уайльд – криками, осмелься Изола об этом заговорить. Она поведала Эдгару все, что случилось с ее мамой и с ней самой, не нарушая неписаного закона Детей Нимуэ.

Парням не суждено понять все, что заботит их девушек.

Эдгар слушал, не перебивая. Занавеска была отдернута, и в свете полной луны он взял предложенную Изолой книгу и прочитал последние слова Лилео Пардье, семь долгих лет скрывавшиеся под фотографией.

– Возможно, единственная в мире предсмертная записка, в которой встречается слово «торт», – прошептал он в темноте.

Отправив его домой, Изола вылезла на крышу понюхать доносящийся из леса Вивианы запах летних цветов. За горизонт упала одинокая звезда.

Было бы здорово сидеть тут вместе с Эдгаром и таять в его медвежьих объятиях. И с мамой тоже – они бы держались за руки и тайком пили яблочный шнапс, живые и неразлучные. Эта ночь запомнилась бы и каждому из ее братьев, ушедших незнамо куда.

Изола глубоко вдохнула и задержала дыхание, представив за эти несколько секунд до выдоха, как сидит на крыше с каждым из них по очереди. Порхающая, точно пчелка, Цветочек, зависшая у щеки, как сережка цвета фуксии. Затейливо повязанный шейный платок Алехандро, шелком касающийся ее лица. Мокрые шлепки чешуйчатого хвоста Кристобелль по черепице. Клацанье черных когтей Русланы по серебряной рукояти смертоносного кинжала. Ароматный дым трубки дедушки Ферлонга, причудливо клубящийся в волосах Изолы. И Джеймс, до того, как влюбился в нее и после того, как разлюбил, – воображаемый Джейми, бледная тень реальности, который не оправдал надежд Изолы на второй, более внимательный взгляд. Даже дремлющий у нее на коленях Зайчик, шевелящий когтями и грезящий во сне о свежем мясе.

Все это Изола увидела и отпустила, и братья улетели в стратосферу вместе с ее долгим, протяжным выдохом. Ветер подхватил их, и они, взявшись за руки, длинной цепью яркого хвоста кометы понеслись вверх.

Изола старалась постоянно чем-то заниматься, но забыть было сложно. Она восстановила запущенный сад, превратив каждый цветок в надгробный камень на могиле памяти о принцах. Матушка По помогала Изоле, пока все не стало таким красивым, каким Изола всегда воображала.

Черный кролик грыз розовый куст на могилке. Улыбаясь, Изола подхватила его на руки и ласково пригладила дрожащие уши. Глаза зверька оказались, к сожалению, голубыми.

– Если когда-нибудь встретишь моего друга, – прошептала Изола, – скажи ему, что я всегда буду рада с ним пообедать.

Кролик оскалился, обнажив два ряда острых черных зубов.

Эдгар принес так и не посаженную на задворках дома номер тридцать семь яблоню и посадил ее там, где раньше росла слива. Яблоки уродились алыми и зелеными, и на каждом фрукте выделялись резные инициалы – Э.Л. и И.у. Косточки блестели черными бриллиантами, и Изола складывала их в свою музыкальную шкатулку, чтобы потом украсить ими рамку маминой фотографии.

У корней цветущей Жизнесмерти Изола закопала четыре испанские монеты, две – в шкурке кролика, две – в яблоке: для лесной ведьмы Лилео, двойника мамы, и для собственной темной половинки, Флоренс.

Лилео Пардье-Уайльд, Неспящая Красавица, наконец освободилась из заточения в башне и вернулась в свою могилу под Мостом Вздохов. Изола возложила на ее последнее пристанище венок из выросших в саду цветов.