Скотт Линч - Хитрости Локка Ламоры

Мощная арка стеклянного моста соединяла северо-западное подножие Сумеречного холма с восточной оконечностью огромного вытянутого Храмового квартала. На самом верху моста Наставник остановился и устремил взгляд на север – за окутанный мраком Тихий квартал и подернутые туманной пеленой воды стремительной Анжевины, на темные роскошные особняки и белокаменные бульвары четырех островов Альсегранте, над которыми вздымались невероятной высоты Пять башен.

Пять башен были самыми приметными сооружениями из Древнего стекла в городе, полном загадочных архитектурных изысков. Меньшая и самая скромная из них, Заревая, имела восемьдесят футов в ширину и четыреста в высоту. Истинный цвет каждой из пяти гладкостенных башен сейчас терялся в багровых отблесках заката, и паутина канатов с грузовыми клетями, протянутая между верхушками величественных строений, едва различалась на фоне рдяного неба.

– Давай постоим здесь немного, дружок, – промолвил Воровской наставник непривычно печальным голосом. – Здесь, на моем мосту. Столь мало людей ходит по нему на Сумеречный холм, что я привык считать его своим.

Ветер Герцога, весь день дувший с Железного моря, уже переменился; в каморрской ночи всегда властвовал береговой Ветер Палача, сырой и теплый, насыщенный запахами возделанных полей и гниющих болот.

– Я с тобой расстаюсь, – после долгой паузы добавил старик. – Прощай навсегда. Очень жаль, что тебе не хватает… здравого смысла, что ли.

Локк молчал, неподвижно глядя на могучие стеклянные башни. Небо за ними быстро тускнело, бледно-голубые звезды становились все ярче, и скоро последние лучи солнца погасли на западе – точно огромный глаз сомкнулся.

Однако, едва над Каморром стала сгущаться ночная тьма, в ней зародился новый свет, поначалу слабый и зыбкий. Он исходил из недр Пяти башен и полупрозрачного моста, на котором стояли старик с мальчиком, и с каждым мгновением набирал силу, разливался все шире, растекался над городом, подобный призрачному дымчатому сиянию пасмурного дня.

Наступил час Лжесвета.

И мощные стены Пяти башен, и громадные стеклянные волнорезы обсидиановой гладкости, и рукотворные рифы под свинцовыми водами моря – каждая грань, каждая поверхность, каждый осколок Древнего стекла в Каморре, каждая крупица неземного строительного материала, в незапамятное время оставленная здесь основателями города, – источали таинственный Лжесвет. Каждый вечер после захода солнца стеклянные мосты обращались размытыми полосами дрожащего света, стеклянные башни, стеклянные мостовые, причудливые сады стеклянных скульптур бледно мерцали лиловым, лазурным, жемчужно-белым, а звезды и луны тускнели в поднебесье.

То был час, когда последние дневные работники расходились по домам, ночная стража заступала в дозор и городские ворота закладывались засовами. Час потустороннего сияния, которое скоро сменится непроглядным ночным мраком.

– Ну ладно, пойдем, – наконец произнес Наставник, и они двое зашагали к Храмовому кварталу, ступая по мягкому неземному свету.

Двери каморрских храмов закрывались лишь по истечении часа Лжесвета, и сейчас Безглазый священник старался с толком потратить все оставшееся время, чтобы наполнить медную чашу для пожертвований, стоявшую перед ним на ступенях обветшалого храма Переландро.

– Сироты! – восклицал он зычным голосом, более уместным на бранном поле. – Не все ли мы осиротеваем рано или поздно? Увы, увы всем, оторванным от материнской груди еще в пору младенчества!

Там же на ступенях, с одной и другой стороны от медной чаши, сидели два худых мальчика в белых балахонах с капюшоном – вероятно, сироты. Они пристально следили за мужчинами и женщинами, спешащими по своим делам через квартал богов, и отблески призрачного Лжесвета горели в черных провалах их глаз.

– Увы, увы всем, брошенным жестокой судьбой в мир, где они никому не нужны! – продолжал священник. – Рабами, вот кем они становятся! Рабами, а то и хуже – игрушками для утоления низменных страстей нечестивцев и безбожников, обрекающих несчастных на постыдное, жалкое существование, в сравнении с коим даже рабская участь кажется великим благом!

Локк, никогда прежде не видевший театральных представлений и не слышавший опытных ораторов, так и замер с разинутым ртом. Речи священника дышали жгучим презрением, которое заставило бы и камень обратиться в кипящую воду, дышали страстным укором, от которого к глазам мальчика подступали горячие слезы стыда, хотя он сам был сиротой. Он бы слушал и слушал, как этот громогласный человек кричит на него.

Слава отца Цеппи, Безглазого священника, была столь велика, что даже маленький Локк Ламора уже слышал о нем раньше – об этом вот крепком пожилом мужчине, с грудью шириной с писчую конторку и грубым морщинистым лицом, с бородой, похожей на жесткую волосяную мочалку. Плотная белая повязка, закрывающая глаза и лоб; белая полотняная ряса, ниспадающая до голых лодыжек; черные железные кандалы на запястьях. Толстые цепи тянулись от кандалов вверх по ступеням, в глубину храма. Когда отец Цеппи вздымал руки, цепи натягивались почти до предела, а значит, сейчас он находился у самой границы пространства своей свободы.

По слухам, вот уже тринадцать лет отец Цеппи ни разу не ступал дальше крыльца своего храма. В знак всецелой преданности Переландро – богу милосердия, Покровителю сирых и обездоленных – он приковал себя к стене храмового святилища железными цепями без замков и заплатил лекарю за то, чтобы тот прилюдно его ослепил.

– Покровитель сирых и обездоленных неусыпно смотрит за детьми, потерявшими отца и мать, поверьте мне! И всякий, кто не по долгу родства, но по зову сердца оказывает помощь и поддержку несчастным сиротам, благословен в его очах…

Хотя священник был в наглазной повязке, да и вообще слепым (если верить молве), Локк мог поклясться, что он повернул голову к ним с Наставником, когда они двинулись через площадь к храму.

– От чистой благости души своей они кормят и защищают детей Каморра – не из расчетливой корысти, но из бескорыстной доброты! Воистину благословенны покровители бедных, несчастных сирот Каморра! – патетическим шепотом закончил отец Цеппи.

Воровской наставник стал подниматься по храмовым ступеням, стараясь топать посильнее, дабы возвестить о своем прибытии.

– Кто-то приближается! – встрепенулся Безглазый священник. – Двое, если мне не изменяет слух.

– Я привел мальчика, о котором мы говорили, отец, – сообщил Наставник достаточно громко, чтобы слышали случайные прохожие. – Я как мог подготовил его к… гм… испытаниям ученичества и посвящения.

Священник шагнул к Локку, волоча за собой гремящие цепи. Мальчики в капюшонах, сторожащие чашу для пожертвований, едва удостоили Локка беглым взглядом и не произнесли ни слова.

– Привел, значит? – Рука отца Цеппи с пугающей точностью взметнулась вперед, и заскорузлые пальцы по-паучьи проворно пробежали по лбу, носу, щекам и подбородку Локка. – Мальчик маленький, похоже. Совсем еще ребенок. Хотя и не без характера, насколько можно судить по исхудалым чертам этого несчастного сиротки.

– Его зовут Локк Ламора, – сказал Воровской наставник. – Надеюсь, в ордене Переландро он найдет полезное применение своей… гм… деятельнейшей предприимчивости.

– Хорошо бы он был еще честным, прямодушным, совестливым и дисциплинированным, – пророкотал священник. – Впрочем, я не сомневаюсь, что за время, проведенное под вашей опекой, малыш перенял от вас все эти замечательные качества. – Он трижды хлопнул в ладоши. – Дети мои! На сегодня с работой покончено. Возьмите сосуд с пожертвованиями добрых горожан Каморра, и давайте отведем в храм будущего члена нашего ордена.

Воровской наставник потрепал Локка по плечу и энергично подтолкнул к Безглазому священнику. Когда мальчики в балахонах проносили мимо позвякивающую медную чашу, старик бросил в нее маленький кожаный кошель, после чего театрально раскинул руки и поклонился со змеиной грацией. Обернувшись напоследок, Локк увидел, как Наставник быстро удаляется прочь, широко размахивая кривопалыми руками и вольно покачивая плечами – походкой человека, избавившегося наконец от тяжелой обузы.

Святилище храма Переландро оказалось затхлым каменным помещением, с лужами на полу и ветхими гобеленами на стенах, проеденными плесенным грибком до дыр. Освещалось оно лишь бледным Лжесветом да слабым мерцанием матового алхимического шара, ненадежно установленного в скобе прямо над вделанной в стену железной пластиной, к которой крепились цепи Безглазого священника. В дальнем углу Локк разглядел занавешенный дверной проем.

– Кало, Галдо! – сказал отец Цеппи. – Будьте добреньки, позаботьтесь о дверях, а?

Мальчики поставили медную чашу на пол и подошли к одному из гобеленов. Совместными усилиями они отодвинули его в сторону и потянули за ржавые рычаги, скрывавшиеся за ним. В стенах святилища заскрежетал какой-то огромный механизм, и двойные двери храма, распахнутые наружу, начали медленно закрываться, скребя по каменным плитам. Когда створки наконец сомкнулись, алхимический шар внезапно вспыхнул ярким светом.