Валерий Иващенко - Не убояться зла

— Ещё не поздно вам удрать в своё тайное укрывище, — жарко зашептал угнетённый своим состоянием тихарь. — Год-два, Императора сменит сын… а я уж без вашей помощи как-нибудь это время постараюсь Яна и семью уберечь.

Valle поразмыслил. Можно, конечно… уйти на пару лет, окопаться в своём маленьком мирке. С едой и прочим проблем никаких — всегда можно вынырнуть где-нибудь в большой, поесть да по рядам торговым пройтись, запас сделать. Опять же, поработать над чем-нибудь животрепещущим или не очень — вдумчиво, неспешно, в своё удовольствие. Спать сколько влезет, валяться на солнышке кверху брюхом и поплёвывать на всё и вся. Или даже махнуть к стигийцам или даже хоть к степнякам…

И всё же — дать повод мнению, что барон и чернокнижник струсил?

— Нет, Беркович — за свои действия надо нести ответ.

Тот огорчился так явно, что в другое время ему, возможно, стоило бы и посочувствовать. Он вернулся к своему заваленному бумагами столу. Потеребил рассеянно какую-то так и норовящую свернуться обратно в свиток бумагу, для пущей необходимости прижатую покрытыми окалиной щипцами… судя по размеру — для пальцев.

— Отчего так, барон? — взгляд его наконец оторвался от столешницы и блеснул в свете магического шара. — Только начало что-то получаться… парни сноровку приобрели, методики и связи наработаны, а мои люди и дознатчики на местах внедрились да пошли от них сведения. Охрану я Императорской семье подобрал, выдрессировал чуток. Плюс вы рядом, для полного спокойствия. Казалось бы — работай, да сохраняй Империю от потрясений…

— И что же? — Valle подумал чуть, и жестом фокусника выудил из воздуха бутылку. Уж не пустую, знамо дело.

Беркович столь же привычно извлёк пару стаканчиков, сдвинул с одного угла бумаги. Сковырнул кинжалом пробку, набулькал понемногу.

— Да уж… — он скривился, взяв ёмкость с вином в руку. — Пить за ваше здоровье перед завтрашним — было бы кощунство.

— А почему бы и нет? — молодой чернокнижник чокнулся стаканчиком с молодым тихарём. — Если чего особого не придумают, шиш у твоих заплечных дел мастеров завтра что выйдет.

— Да то-то и оно, — Беркович залпом опрокинул в себя напиток. — То-то и оно, что опасаться надо чего-то эдакого, неизвестного. Обязательно ж какая-нибудь высокопоставленная сволочь пакость удумает…

Они ещё долго втихомолку перебрасывались фразами, кому другому запросто стоившими головы. Допили и эту бутылку, и следующую. И лишь потом, в ответ на вопрос, какую камеру занимать, получив ответ «да любую, вашсветлость» Valle отправился поспать немного. Не зря же маркиза тоже отшила его, вполне резонно возразив, что одному барону завтра потребуется вся сила и хладнокровие — а посему лучше бы тому предпочесть спокойный сон, не отягощённый неподобающими устремлениями.

Кое-как устроившись на жёстких тюремных нарах, он сквозь открытую дверь слышал, как один пленный офицер из Королевства Всадников, расквартированный где-то почти по соседству, уныло и безнадёжно мурлычет старый напев каторжан-колодников.

И такой тоскливой безнадёгой веяло от осипшего в подземных казематах голоса, что молодой барон чуть ли не силой заставил себя остаться в камере и не уйти из этого заведения куда подальше. А там и сон потихоньку пришёл — не совсем светлый и чистый, как навевал своей подружке остроухий эльф, но тоже — вполне ничего…

Старшая баронесса Лаки сидела в оцепенении, не будучи в силах оторвать взгляд от затянутого в траурный креп эшафота. Вот зловеще изогнутый топор палача высоко поднялся, игриво бросив в глаза кровавый отблеск утреннего солнца… качнулся словно в нерешительности — и с разгоном устремился вниз… Вниз, прямо к своей цели, к беззаботно склонённой на колоду шее молодого крепкого парня…

Когда отточенное стальное лезвие разлетелось словно стеклянное, не оставив на загорелой коже даже царапины, по рядам собравшихся пронёсся удивлённый и наполовину восхищённый вздох. Да уж — не каждый день видишь такое зрелище, как казнь чернокнижника. И уж не каждый день жертва подкладывает такую свинью своим мучителям.

— Я же предупреждал, — усмехнулся молодой барон, поудобнее устраиваясь на грубой, пропитанной… понятно чем колоде — словно на подушке.

Плечистый настолько, что рисковал бы быть отнесённым к отменным силачам, палач откровенно почесал затылок прямо сквозь алый балахон с прорезями для глаз, скрывающий голову государева исполнителя головотяпских дел. Затем он отшвырнул в сторону нелепо ощерившееся обломком топорище, открыл длинный, обитый изнутри бархатом ящик — и извлёк оттуда чёрный, блистающий полировкой прямой клинок. Толпа глухо загудела, а молодой отпрыск герцога Саймона даже вскочил с места. За неимением на руке рыцарской перчатки он сорвал с ноги бархатный полусапожек — и швырнул его в сторону Императорской ложи.

— Позор! Боевое оружие Железного Легиона, благородную сталь гномьей выделки использовать в презренном палаческом ремесле? Хрен я стану воевать за такую Империю! — и, горестно отмахнувшись от негодующего отца, пошёл прочь с устроенных для знати трибун.

Император стиснул зубы — так, что занемели скулы. Эх, скинуть бы сейчас лет хотя бы десять… выхватить меч да пройтись по этой непокорной дворянской вольнице, вынудившей его согласиться на казнь одного из самых сильных и неподкупных защитников Империи. Вон, даже сын сегодня при шпаге — при своей знаменитой Рубиновой. И смотрит с надеждой — ну же, подай только знак, отец!

Заметив, что молодому Саймону, только что оскорбившему действием самого Императора, закованные в сталь гвардейцы уже заламывают руки, повелитель разжал зубы. Да уж, мальчишка сейчас в таком состоянии, что того и гляди — рванёт на груди камзол с родовым гербом да ляжет на эшафот рядом с чёрным бароном… позора тогда не оберёшься…

— Отставить, — он холодеющей рукой сделал знак гвардейцам. — Увести с площади и отпустить.

Каких сил старому Императору стоило разогнать наползающую перед взором темноту — не знает никто. Но всё же, он прямо и открыто посмотрел в глаза сына. Вот, малыш, какова она, цена власти… и над застывшей под утренним солнцем площадью Этуаль разнёсся спокойный голос Императора.