Ирина Богатырева - Кадын

Алатай поехал с ним.

– Добрый конь, – похвалил он, когда отъехали от лагеря. Как бы ни хотелось ему расспросить, откуда он у Эвмея, он сдерживал себя – расспрашивать о посвящении нельзя. А в том, что Эвмей получил его на посвящении, он не сомневался.

– Добрый, – согласился тот и похлопал коня по шее. – Но и побегать за ним пришлось, – усмехнулся он и больше ничего не сказал. Ехал и смотрел перед собой, словно бы заново, новыми глазами узнавал места. Совсем наш, подумал Алатай. Где прежний Эвмей, где его бессчетные боги? На плече у него нарисован был лось – его ээ.

– В тайге неспокойно, – сказал Эвмей. – Хозяин продолжает гневаться.

– Да, – кивнул Алатай. – А люди делают вид, будто не замечают.

– В горы ходить опасно. Сойдут камни – сокроют следы. Ээ-борзы раньше времени вышли.

– Уже сейчас? – изумился Алатай.

– Уже сейчас, – кивнул Эвмей. – Не их время, не подходят близко к людям, рыщут по тайге. Кам много велел передать царю. О том, как жить дальше.

– Как? – встревожился Алатай.

– Проведешь меня к царю – услышишь, – улыбнулся Эвмей, и Алатай смутился: так говорят с младшими. – Духи достали мне аркан, – сказал он потом. – Быть мне конником. Новый начну род. Сегодня буду просить об этом у царя. И новый соберу ему табун. Что скажешь, хорошие пойдут лошадки от этого жеребца? – Он с нежностью потрепал рыжего по холке.

– Не хуже прежних, – согласился Алатай.

– Не хуже, – кивнул Эвмей. – Их прямая родня. Тех, что конники увели с собой за перевалы.

И больше ничего не добавил, и Алатай понял, что не младшего брата встретил он с посвящения – друг ехал рядом, надежный и сильный.

Алатай не поехал к чертогу, остался ждать Эвмея у подножия холма. Он видел, как тот поднялся к воротам, стоял там, не зная, как поступить. Потом повесил золотую пластину на дверь и шагом тронулся вниз. Следя за ним, Алатай подумал, что Кадын права, когда говорит, что их люд – это уже не те, кого прадеды привели в эти горы. Что-то стало другим, и Алатай никогда не заметил бы этого, не будь сейчас перед ним Эвмея: того, что поселилось в нем с посвящения, не было ни в Кадын, ни в ушедшем Талае, зато было в нем самом – он твердо понял это. Неуловимое, что отличало его от предков.

Эта мысль вдруг наполнила его беспокойством. Захотелось тут же мчаться в стан, прийти к царю, вглядеться ей в глаза – чтобы успокоить себя и убедить, что она их царь, а не прошлого люда, тех, кто ушел за перевалы вместе с Талаем. И что она никогда не уйдет отсюда. Что всегда будет на этой земле, защищать их будет.

Он еле дождался, пока Эвмей спустится, и тут же поворотил коня.

– Теперь к царю.

Эвмей почуял его тревогу, но ничего не спросил. Они сжали коням бока, и скоро уже слетели с таежного склона и припустили через выпасы к стану. Но странное дело: чем ближе были они, тем сильнее глодала Алатая тревога. Быть может, вновь грядет землетрясение, может, он научился слышать хозяина гор, как Кадын? Но он знал, что это не так. Задыхаясь от тревоги, сжимая коню бока как на скачках, Алатай уже подлетал к стану, как вдруг его взгляд уловил что-то в стороне – и в тот же миг он осадил разгоряченного коня. Тот не сдержал шага, заходил, забирая на левую ногу, и Эвмей, не ожидая этого, пролетел далеко вперед, а Алатай вглядывался в степь, не в силах более совладать с тревогой.

Пеший путник, маленькая точка, одинокая, без коня и поклажи, приближалась к стану. Первые рога солнечного оленя уже окрасили степь в алое и рыжее, и путник тонул в закатном солнце, и оттого еще тревожнее казалась его фигура. Алатай повернул коня и пустил навстречу ему, и Эвмей, слышал он, поехал следом. Но лишь с десяти шагов он с удивлением и страхом признал – разрешил себе признать в этой одинокой фигуре царя.

Эвмей стегнул коня раньше и в два прыжка был рядом с ней.

– Царь! – крикнул он, спешиваясь. – Ты ли это? Откуда?

– Э, чужеземец, – улыбнулась она. – Я вижу, тебя отпустили духи. Легкого ветра.

Она говорила тихо и казалась утомленной, одежда ее была порвана и в пыли, но небывалое смирение лежало на лице, какого Алатай никогда прежде не видел. Все в нем сжалось, ему хотелось помочь, сделать хоть что-то для нее – но он окаменел в седле и только слышал, как расспрашивает ее Эвмей, как предлагает своего коня, будто была она простым человеком, простой девой, а не царем, перед которым он боялся дышать. Она отвечала с улыбкой, не отказалась ни от коня, ни от подставленного плеча и уже в седле обернулась к Алатаю:

– Легкого ветра, воин.

Ему захотелось провалиться сквозь землю, убить себя сей же миг или броситься одному на вражью линию. Но Кадын уже тронула коня, Эвмей пошел рядом, и Алатаю не оставалось ничего, как следовать за ними, изнемогая от стыда.

– Где твой конь? – спрашивал Эвмей в это время.

– Сломал ногу, – отвечала она. – Я вылетела из седла. Пришлось зарезать. Не могла слышать, как он кричит. Добрый был конь.

– Плохо, – сказал Эвмей. – Ты цела?

– Да, друг. Жалко коня, но я сама виновата: хотела обмануть себя, хотела уехать за перевал. Но Бело-Синий не допустил этой слабости. Жалко коня, – повторила она снова и обернулась на Алатая. Тот сидел в седле, будто пронзенный копьем, и не мог поверить в то, что только что услышал.

Медленно они вошли в стан. В наступающем вечере воздух стал будто больше, голоса носились меж домами, звеня как вода в ручье. Дымы тянулись понизу. Ревела скотина. Лаяли собаки. Кадын смотрела вокруг с тихой грустью и, когда свернули на холм к царскому дому, проговорила:

– Все живет, как живется. Никто и не заметил, что меня нет.

Алатай вспыхнул от этих слов, ему захотелось возразить, что это неправда, что он-то заметил и думал о ней, – но он промолчал, вовремя спохватившись: царь поняла бы, что он лукавит.

Они оставили коней у коновязи и вместе вошли в дом. Очаг не горел. Угли лежали в сосуде Табити, будто дом покидали надолго. Дом казался пустым и остывшим, как и очаг. Даже старой мамушки не было на обычном месте. Кадын сама стала разжигать огонь. Алатай решил уже, что никого нет в доме, как вдруг из угла послышался глухой голос:

– Ал-Аштара? Ты ли? – Там лежала старуха, укрытая шкурами.

– Я, старая. Спи.

– Ты? Те, знать, приснилось.

– Что приснилось?

– Отец твой и брат. Помнишь Санталая? Ходили по дому, искали тебя. А я и не знаю, где ты. Что могла им ответить?

Кадын поднялась от очага и сидела, слушая. Потом сказала:

– Ты спала, старая. Нет их давно под солнцем. Светлой росой на полях Бело-Синего они висят.