Ирина Богатырева - Кадын

– Враг люда – в самом люде, враг человека – в его собственном сердце. Не древние Чу сгубили твой люд, Кадын, а духи ночи, живущие в каждом из нас. Они лишают нас любопытства к жизни и тяги к новому. Они делают человека ленивым и невежественным. Они застилают человеку глаза, как мы закрываем глаза коню, надевая шоры.

– Ты прав, старый Го. И я сейчас вижу их как никогда прежде. Духи печали и ночи окружают меня. Они уже гложут мне сердце. Духи печали, духи тяжкого отчаяния.

– Правда ли, что ты убила просителя без суда, догадавшись, что он клевещет?

– Да, Го. Мое сердце и ээ подсказали мне, что передо мной лжец. Он требовал суда, хотел обвинить соседа в краже, а сам подкинул ему отрезы ткани. Сосед был бы казнен, если бы я поверила. Мое сердце охватил гнев, я метнула клевец и разбила ему голову.

– Гнев не лучший советчик, царь.

– У меня есть и другие, старый Го. Хотя ты прав. Но что же мне делать: бедствия люда, гнев хозяина гор тяготят меня, боль в голове омрачает рассудок, вокруг меня тьма, и так мало верных людей!

– Ты суровый правитель, Кадын. На долгие переходы вокруг говорят об этом. Тебя боятся твои люди, тебя боятся соседи. Но все они твердят о справедливости твоих решений, и сердце твоего старого учителя не может не радоваться.

– Я буду все свои дни благодарить тебя, старый мудрец, за твою дружбу и наши беседы. Я много вижу вокруг того, от чего мрачнеет мое сердце. Но порой вспоминаю тебя, и моя рука замирает, не довершив удара. Об одном я жалею: мне много еще хочется сделать, но все чаще чутье говорит, что времени не хватит.

– Не думай об этом, Кадын. Времени нет у меня. У тебя же его ровно столько, сколько отмерил Бело-Синий, и он же отмерил тебе по нему дел.

При этих словах он, не двигаясь, стал удаляться, а после исчез. Только тогда Алатай понял, что может пошевелиться, и подскочил к царю. Она лежала на подушках, откинувшись навзничь, словно без чувств, и слезы заливали ее лицо.

– Царь! – стал звать Алатай и трясти ее за плечи. – Царь!

Она открыла глаза, и только тут он понял, что она просто спала. Она села, провела ладонью по лицу, убирая слезы. Оглядела шатер.

– Костер потух, Алатай, – сказала потом, слегка улыбнувшись, и он догадался, что Кадын видела то же, что и он.

Прошло пол-луны, как ушли караваны, и главы снова собрались у царского дома просить звать ээ-торзы. Кадын велела всем приехать в недалекое урочище в новолуние, а сама отправилась в тайгу искать Кама. Горы тогда омывались осенними дождями.

В нужный день мужчины на закате съехались в урочище. Быстро поставили шатер для бани, а когда стало темно, забрались внутрь и расселись вокруг висящего на треноге котла с раскаленными камнями. В шатре было не видно ни зги, только по дыханию и движению понимал Алатай, что окружен людьми. Так же по звуку он понял, что Кадын тихо поет, бросая на камни семена дурманной травы. Шатер наполнился терпким дымом, Алатай втянул воздух полной грудью, пытаясь унять бешено бьющееся сердце.

Мужчины уже расслабились и тоже тихонько напевали, качаясь как озеро под ветром, и Алатай, чуя это, тоже покачивался вместе со всеми. Только глаза не закрывал, и потому, верно, успел заметить, как откинулся полог, и внутрь точно тень скользнула обнаженная Дева-Охотница. Все в нем напряглось до звона тетивы, а полог уже сомкнулся, и снова ничего не было видно. Лишь по легкому движение воздуха Алатай чуял и угадывал, что кто-то пробирается меж мужчинами. Потом показалось ему, что что-то слегка коснулось его щеки – и его обдало жаром, а сердце прыгнуло в голову. Тут же другой, более сильный и сладкий аромат растекся в шатре – это Дева бросила свои травы на камни. Сердце у Алатая колотилось с такой силой, что он ничего не слышал более, запах душил его. Он закашлял, зажмурился, а когда открыл глаза – вдруг понял, что видит все, как если бы шатер был полон неведомого света, исходящего из глубины котла.

Две девы сидели перед ним, и ничего другого он не желал бы видеть всю оставшуюся жизнь. Две девы, две сестры, хоть и разные видом, но все же он ясно почувствовал – они сестры, царь люда и царь духов, разные, как день и ночь, но обе прекрасные как бело-синяя высь. Кадын в праздничном одеянии, и Дева-Охотница, сияющая белой кожей, с рисунками по рукам и бедрам, в одной лишь шкуре серебристого волка, накинутой не плечи. Нега охватила его с ног до головы. То мерещилось, что, играя, завлекая, вдруг начинала ластиться к нему Дева-Камка. То вдруг Кадын поднимала глаза и смотрела жарко, зовуще, и он готов был бы за один этот взгляд пуститься за ней, куда бы ни позвала – хоть в вечное кочевье, хоть на берег Желтого моря в мир алчных ээ-борзы. Только вдруг сестры, видимо, догадавшись, что он видит их, весело рассмеялись и слились воедино, и вот уже смеялась ему в лицо, и жарко смотрела, и грозила кинжалом дерзкая Игдыз и укоряла, что давно не ездит к ней, совсем позабыл. Он в сердце винился, обещал приехать, лишь только отпустит царь, и радовался, что прошло наваждение, – не Кадын и не Камка, а простая дева перед ним.

Но тут Алатай понял, что в шатре нестерпимо душно. Все заполнили духи, и воздух кишел ими, точно масло, кипящее в котле. Они шумели, толкались, лакомясь дымом, и Алатай снова перестал видеть, духи застили ему и свет из котла, и образы дев.

Вдруг послышался визгливый бабий смех Стиркса.

– А! Я вижу, вижу! – закричал он. – Желтый грифон терзает красного волка! Хозяину гор угодно, чтобы мы войной двинулись в Степь. Тогда оставит нам эту землю, если истребим их всех!

Мужчины зашевелились, силясь справиться с оцепенением, а Стиркс продолжал хохотать и повизгивать.

– Видите ли вы то же, главы? – послышался голос Камки, трезвый и чистый.

– Нет, – загудели все в ответ. – Нет, – ответил и Алатай. Он плыл среди духов и не видел более ничего.

– Смотрите лучше, – сказала Камка, и шатер наполнился сухим треском: «Лучше, смотрите лучше», – зашептали духи, и Алатай изо всех сил уставился в темноту, но ничего не видел перед собой. Но тьма стала его успокаивать. Тьма не грозила переменами. Тьма была миром. Только и во тьме Алатай помнил про Кадын, помнил и пытался найти ее.

И вот она появилась. Одинокая хрупкая фигура стояла на краю обрыва, а вокруг была тьма. Но она не боялась. Стояла, гордая и смелая, воин Луноликой, дева, желанная для всех мужчин, как тысяча тысяч невест. И тут из тьмы метнулся на красных крыльях золотой грифон, ээ-торзы, хозяин гор с кошачьими лапами и головой хищной птицы. Он метнулся, будто она была предназначена только ему, будто для него она пришла на эту скалу. Алатай вздрогнул всем телом, едва хищные лапы схватили ее, открыл глаза, ощущая, что та же волна пошла и по всем остальным в шатре.