Как я был Диктатором - Денис Алексеевич Ватутин

— Для меня это — тоже весёлое шоу. Диктатор — это не тот, кому все лижут задницу по уставу. Это не тот, кто захватывает власть и наслаждается ею! Это человек, структурирующий общество, дорогая моя. Это тот, кто строит школы, больницы и тюрьмы. Это тот, кто направляет, а не управляет. Я не Господь Бог! Я просто занимаюсь своим делом!

Щёлкнув каблуками, я развернулся и, чеканя шаг, вышел из комнаты.

* * *

Эмоции — субъективные состояния высших позвоночных,

возникающие в ответ на воздействие внешних или внутренних раздражителей…

— …Последние дни отсчитывает смерть и сон! (Аплодисменты). Декаданс за долгие годы толстым слоем пыли осел на души людей! Словно зомби, встают они под знамёна смерти и шагают в НИЧТО! (Продолжительные аплодисменты). Император пожирает не людей, хотя на полях гибнут тысячи его солдат! Он пожирает сердца! Души! (крики толпы и беспорядочные хлопки) Для создания Нового Общества не нужны циничные молодые хипстеры, скрывающие под эрудицией отсутствие интеллекта, и старые маразматики, бормочущие о гибели «вечных ценностей»! Довольно гниения!!! Смерть потребительству и капитализму!!! (Бурные аплодисменты, перерастающие в овации. Крики «Долой!», «Смерть декадентам!» и «Легализация наркотиков!»).

* * *

(из протокола последнего разговора со старым знакомым)

— Сделай потише… Очень орёт.

— Да, ты изменился.

— А ты — нет.

— Звучит, как приговор.

— Зачем ты уничтожаешь свои картины?

— Нет смысла работать.

— Какого чёрта! Посмотри вокруг!

— Раньше мы понимали друг друга…

— Пошлый тон ты задал!

— Неужели тебе нравится всё это?

— Я не сижу сложа руки…

— А у меня они связаны!

— Да? Ну тогда тебе не нужно и всё остальное. Мне очень жаль! Ты подавал большие надежды… (конвою)

— Расстрелять!

* * *

Кто же противопоставляет свободу диктатуре? Арес всегда говорил, что истина где-то посередине… Мне кажется, что люди, говорящие, что диктатор — это однозначное зло, не совсем всё понимают. Диктатор, это вроде глобального администратора (если, конечно, он честный человек). А не становится ли свобода анархией в чистом виде? Иллюзией, в глазах большинства? Не есть ли та самая свобода, стремление к тупому индивидуализму — «моя хата с краю, ничего не знаю»? Экзистенция, для которой появляются уже другие диктаторы? Им, действительно уже нужно становиться пастухами, а я думал иначе…

* * *

Пыльный театральный зал был засыпан конфетти. Под бордовыми бархатными креслами валялись пустые бутылки и странные комканные тряпки, напоминающие нижнее бельё. Пахло пылью, лёгким призвуком пота и какой-то парфюмерией… За кулисами стоят две группы поддержки

Старые доски, расчерченные на манер шахматной доски слегка поскрипывают, а я перебираю в уме фразы и реплики…

— Ты — трагик!

— Фу, я — комик!

Жанна сделала шаг назад и прикрыла лицо веером:

— Ты — трагик, который вбил себе в голову, что он — комик. Выглядит достаточно истерично.

Тут же раздался удар медного гонга.

— Ты боишься? — Я придвинулся к краю сцены и замер в ожидании её реплики.

— Твоя самая главная ошибка, — Жанна сделала шаг вперед, — что ты считаешь жизнь пьесой, а себя драматургом.

Люди в белых асбестовых масках за кулисами жидко аплодируют.

— Ты хочешь сказать, что я путаю жизнь с искусством, как школьник маму с учительницей? Ты хочешь сказать, что жизнь и искусство — разные вещи?

— А разве — нет? — Жанна замерла в реверансе и её веер, продолжал дугу её рукава, словно кружевной серп.

— Тот, кто об этом думает (я достал из кармана и одел на руку куклу, изображающую Жанну, в том же платье), тот, кто об думает (сказал я назидательно кукле), не знает ни жизни, ни искусства. ШАХ! Да разве это не на острие моего меча?

Я выхватил из ножен офицерскую саблю-палаш, и лезвие сверкнуло с тысячах бликов электрического хрусталя.

— Только никаких харакири! — Жанна надломилась в талии, словно змея, достала такую же куклу, изображающую меня, в мундире, — это же фальшь, фальшь всё, что ты делаешь: герой принадлежит народу. Герой должен умереть, иначе он — мещанин.

Раздался многоголосый вздох удивления…

— К счастью, я — не герой. Я — гораздо больше. Я — рабочий человек, профессионал. Моя профессия — не умирать, а вкалывать, дорогая.

Аплодисментов не было, но издалека раздался возбуждённый разноголосый шёпот…

* * *

Сейчас наш мир раздвоен, хотя всё гораздо сложнее: если разрезать яблоко пополам — половинки не будут принципиально разными. Но, если на одной половинке завелись черви — значит дело плохо. То есть, сами по себе черви не виноваты, что они существуют, и хотят есть, просто они чужеродны яблоку, а яблоко им нет. Они для яблока лишние, пришельцы, паразиты. С точки зрения яблока… с позиции же червей — они полезны, они кушают, и создают новые свои гнёзда, это позволяет им создавать жизнь, которая не кажется хищной. К тому же все в мире яблоки им не сожрать, так что всё честно: вы нам — мы вам. Но тут, неожиданно, до самого обиженного червя доходит: надо создать новую идею. И он, которому достались уже изъеденные сородичами тоннели, произносит красочную речь, после который создаёт тайную организацию обиженных червей. Они объединились с идеей СОЖРАТЬ ВСЕ ЯБЛОКИ МИРА! Плевать, что это приведёт к катастрофе — на наш век хватит, а потом полетим на другие планеты, и будем жрать яблоки там. А пока, миллионы червей окрыляются новой идеей — жить, чтобы сожрать всё! И появляется новый смысл бытия! И все враждовавшие ранее черви, сплачиваются вокруг тех, кого надо…

Но… самое главное… обиженные черви знают, что всех долго кормить не получится, потому, стравливают мелкие гнёзда между собой, отговаривают других червей заводить потомство, чтоб не тратить на него свою долю сочной мякоти, и… о ужас, призывают червей любить только самого себя, чтоб и мысли о потомстве не возникало… разрабатывается целые программы, для создания отравы некоторых яблок. Отравить их так, чтобы это не вредило одним, но убивало других… черви не любят воевать, обиженные черви знают, что их побьют — они пытаются сделать мир «под себя»…

* * *

— Иногда у меня такое ощущение, что мы воюем с местными, вместо того, чтоб воевать с врагом…

— Поверь мне, это только ощущения…

— А за что повесили вот этого малого? В коричневых туфлях?

— Этого? А, его… он украл воду. У него болела жена, и она умирала без воды…

— Но зачем проявлять такую жестокость?

— Пока горная