Старшая школа Йокай 2 (СИ) - Кемпф Станислав

— А пятый больше других распространен в Японии и называется «служение», — закончила лекцию Уэно. — Это когда ты делаешь для человека что-то квалифицирующееся как окружение заботой. Начиная от домашних дел и создания уюта и заканчивая подачей пулеметных патронов, если в этом возникает необходимость. Вопросы?

— Я правильно понимаю, что твой «язык» — это служение?

— Разумеется, — кивнула она. — С этой точки зрения я абсолютная японка.

— А как мне узнать свой?

Уэно задумалась.

— Давай перебирать. Костик, я заметила, что ты тщательно готовишься к промежуточным тестам, и абсолютно восхищена системой, которую ты выстроил. Всего за полтора часа в день ты умудряешься столько всего наверстывать, а ведь японский ты начал изучать даже не два года назад!

Она говорила искренне. Я прислушался к себе.

— Если это язык слов, то мне достаточно приятно, но я бы пережил без него.

— Отлично, идём дальше. Как-то на очень сложные переговоры являются два дипломата. Оба хороши в работе, оба блюдут интересы своей страны. Переговоры длятся неделю. Оба не могут договориться. И один из них уведомляет другого: ему нужно на небольшое время уехать, чтобы сопроводить супругу в оперу. При последующем разговоре выясняется, что оба дипломата адово ненавидят оперу, но очень любят своих жен. Настолько, что готовы высидеть с ними весь вечер, только чтобы супруге было хорошо. Через два часа все переговоры были окончены к удовольствию всех сторон и удовлетворению всех требований.

Я засмеялся, представив описанную чудо-картину.

— Это тоже не мой способ. Я не хотел бы таких жертв. Если ему не нравится опера, неужели нельзя было пойти одной?

— Вообще было нельзя, — ее лицо стало чуть строже. — В некоторых странах женщина не может появляться в центрах культурного притяжения без мужчины или сопровождающей старшей женщины. Современные японки, к счастью, живут в двадцать первом веке, однако некоторые нюансы, увы, сохраняются. Поэтому или в оперу идут оба, или она сидит дома.

— Это меняет дело, — я был неприятно удивлен поворотом. — Однако же это всё ещё не мой язык.

— Продолжаем, — она достала из кармана небольшой брелок в виде пельменя гёдза. — Я недавно была проездом в городе, где очень гордятся своим особым рецептом теста. Но мне показалось, что везти обычный пельмень по жаре — плохая идея. Поэтому я купила тебе маленький подарочек.

Она протянула руку и вложила каменную пельмешку в мою ладонь.

— Я чувствую некоторую признательность за то, что ты вспомнила обо мне, когда была в путешествии, и на этом всё.

— Тоже не твоё. Осталось два.

Она обошла меня и, встав сзади, начала гладить коготками мою спину. По коже побежали крупные мурашки. Уэно обняла меня, положив руки на ремень, и начала перебирать пальцами по ширинке джинсов. Я очень хорошо понимал намеки и переместиться в горизонтальное положение был не против.

Я смотрел на лежащую рядом Уэно и — немного с сожалением — особенно на ее ключицы, откуда уже сошла переводная татуировка. Девушка достаточно быстро призналась, что нанесла ее как раз в рамках подготовки к спектаклю, вживаясь в роль Царевны-лягушки. Я не то чтобы чувствовал себя обманутым, но почему-то не захотел делиться с ней причинами, по которым эта стрела интересовала меня до такой степени.

— Это было совершенно потрясающе, — решил я продолжить разговор, — однако без поглаживаний и постоянного тактильного контакта я спокойно дожил до текущего момента и не то чтобы чувствовал себя обделённым вниманием. Может случиться так, что и это не мой язык любви?

— Разумеется.

Она встала и, не одеваясь, приготовила кофе. Я любовался ее формами и белой кожей без особого зазрения совести.

Уэно поставила кофейную чашку на блюдце, после чего отнесла мне.

В этот момент я очень быстро понял, что такое служение. Без вопросов, без просьб и уточнений она принесла мне кофе ровно тогда, когда я хотел кофе. И крепость, и две чайные ложки сахара, и чашка, в которой всё это плескалось — в точности так, как я обычно пил и как мне нравилось.

Я с признательностью посмотрел на нее.

— Как правило, идеальная сочетаемость бывает как раз у говорящих на одном языке любви, — она улыбнулась чуть грустно.

Я представил будущее пары, в которой буквально всё делают друг за друга, и развеселился.

— Не друг за друга, — пояснила она, когда я поделился причиной веселья. — Друг для друга.

Я предпочел кофе дальнейшему разговору. Айсонаку Уэно была абсолютно права: в романтике и в жизни в паре я понимал примерно ничего.

Школа стояла на ушах: в каждом углу кто-то смеялся, а кто-то плакал. Мы предпочли жевать бенто: печалиться было нечему, крутых достижений тоже не находилось. Посреди стола были свалены чуть помятые листки с оценками за промежуточное тестирование по итогам четверти. Зелёные полоски сверкали на каждом табеле.

— Учебник по специальной социологии, — Кавагути быстро ваял список. — Оммедо нужно будет сдать в библиотеку целиком. И к учебнику конспект. Ручек минимум пятнадцать на каждого. Фух!

— Всё, тебя попустило? — иронично поинтересовался Изаму. — Можно фоткать?

— Точно, совсем забыл! — Кирилл Алексеевич чуть не опрокинул чашку с утренним чаем.

— Косте звонишь? — Лера поправила чашку подальше от края стола.

— Не, дочь, это мелочь… — отмахнулся он, копаясь в длинном листе контактов. — Алло, Антон Кириллович? Не узнали? Богатым буду. Кирилл Попов это. Как дела, как здоровье? Да, у нас тоже все отлично. Вот с дочерью в гости к Горынам собрались на три дня, а в Москву тут племянник приезжает с друзьями. Из тайги, ага. Моя квартира в их распоряжении, пусть сами с экскурсиями возятся. В курсе, значит. Как бы так сделать, чтобы они по Москве нормально перемещались? Если что не так пойдет, тесть ведь лично приедет холку мылить. А если еще и теща нагрянет… Вот и я к тому же. Хорошо бы не приезжал… не волноваться? Лично проследите? Спасибо, Антон Кириллович, успокоили старика. Привет семье. До свидания.

— Бать, а ты предусмотрителен, — улыбнулась Лера.

— Да это же действительно мелочь, — отмахнулся он, гордясь похвалой дочери, и отхлебнул половину кружки чая. — Крупную рыбу отвадил, чтобы в песочницу не лезли. А мальков Кощей-младший сам уж как-нибудь сожрет.

Казалось, с момента моего звонка Елизавете прошло всего ничего.

Но на улице стоял пыльный и неприятно жаркий московский июль, а мы пытались прийти в себя после десятичасового перелета. Сложнее всех пришлось мне: я не спал, закономерно опасаясь, что контроль ауры может ослабнуть.

Томоко пыталась прочитать русские буквы, из которых складывалось название аэропорта. Это было Шереметьево. Справилась с пятой попытки, после чего возмущённо повернулась ко мне:

— Да как вы эти крокозябры вообще читаете?

Я сложился пополам, вспоминая свои жалкие попытки осиливать вывески на японском.

— Ты не поверишь, — я веселился, понимая, на что обрёк друзей, — но так выглядит буквально любой язык, которого ты не знаешь.

Томоко никогда в жизни не выезжала за пределы Японии.

Недзуми втянул носом незнакомый воздух.

— Ну, веди, Susanin.

Ответственный за территорию Нави по Москве сидел в кабинете и стучал пальцами по столу. Делать было клинически нечего.

Зазвонил оперативный телефон.

— Да? — скукотища летом была смертная.

— Докладываю, защитная аппаратура аэропорта Шереметьево засекла прибытие группы.

— Какой нахрен группы? — приходить в себя и уж тем более работать не хотелось.

— Группы туристов из Японии. В ее числе: недзуми — гипотетически переносчик восточной чумы, инугами — умеет проклинать физические живые и неживые предметы, великан они — людоед, кицунэ — насылает порчу. Последнего опознать не смогли, но от него расходятся волны некроэнергии, да такие, что как бы Владимир Лич Ленин не проснулся. Высылать спецназ богатырей?