Молот и крест. Крест и король. Король и император - Гарри Гаррисон

Бранд наседал с топором, забыв о кодексе дренгскарпа. Взорвалась еще одна пивная кружка, на этот раз у его ног, потом третья, четвертая… Команда Стеффи, воодушевленная первым успехом, стала закидывать глиняными снарядами каждую свободную полоску камня на обеих лестницах.

Рыцари ордена окружили своего императора, принялись тушить на нем одежду рукавицами и голыми руками. На второй лестнице Агилульф, который в подражание императору вышел на поединок с Гудмундом, недолго думая, повернулся и побежал, сбив по пути с дюжину своих воинов. Ему уже доводилось побывать на краю геенны огненной, и один вид пламени приводил его ужас. Викинги двинулись было вперед, но, почувствовав жар, остановились.

Противоборствующие стороны теперь медленно расходились. Слышался только рев пламени – призрачного пламени, которое выбрасывало клубы черного дыма и, казалось, ничего не сжигало. Арбалетчики, все утро выпрямлявшие и затачивавшие свои поврежденные стрелы, прицелились и дали последний залп, пронзив щиты и тела братьев ордена.

– Отпустите меня, – процедил император, обращаясь к людям, которые тащили его подальше от выстрелов. – Облейте водой, и мы попытаемся еще раз.

– В этот раз неудача, кайзер, – сказал баварец Тассо. – Ты свалил здоровяка, но и нас угостили на славу. Пока нам хватит.

Через ряды воинов проталкивался какой-то человек. Это был рыцарь из охраны Грааля, он не имел права покинуть свой пост, разве что в самом худшем случае. Но рыцарь улыбался.

– Эркенберт… я хочу сказать, его святейшество просит немедленно прийти к нему. Он нашел кое-что, нужное тебе. Вернее, кое-кого.

* * *

Онемение в лодыжке прошло, и возникла пульсирующая боль; каждый удар сердца отдавался в воспаленном суставе. Голая ступня покраснела и распухла. Шеф держал ее над землей, пока не свело мышцы. Его мутило от одной мысли, что придется коснуться больной ногой чего бы то ни было. Он все еще старался стоять прямо и выглядеть спокойно, как и подобает воину перед лицом смерти, но все тело дрожало от боли и изнеможения. Подумают, что он боится. Как говорил Бранд? «Воин не должен хромать, пока ноги у него равной длины». Шеф постарается.

Стражники прекратили болтовню, и Шеф, подвешенный за ручные оковы к торчащему из стены крюку, попытался расправить плечи.

И перед ним появился император, сопровождаемый Эркенбертом.

Они не стояли лицом к лицу со времени битвы при Бретраборге, хотя не проходило дня, чтобы не вспомнили друг о друге. Теперь они пытливо всматривались, напрягали память, чтобы определить, какие следы оставило время.

Император тоже ранен, понял Шеф. Его суровое невыразительное лицо то и дело невольно подергивалось от боли. От Бруно пахло кровью и гарью, и морщины на лице прорезались глубже.

А император видел перед собой мужчину, не достигшего тридцати лет, с сединой на висках и со взглядом, свойственным людям на двадцать лет старше. Вокруг пустой глазницы усохла плоть. Шеф шатался от слабости, на ногах его удерживали только оковы.

Каждый из двоих однажды уже сохранил другому жизнь. Каждый видел в другом приметы решительности и тяжкого бремени ответственности.

– Ты вероотступник и бунтовщик против Бога, – сказал Бруно.

– Нет, не против бога, – ни против твоего, ни против любого другого. Только против твоей церкви. В Англии ни один священник не подвергается гонениям, ни один христианин не пострадал за свою веру.

Голос императора стал резче:

– Ты прятал от меня Святой Грааль. Выкрал с помощью обмана.

– Я добыл тебе Святое Копье. Без моей помощи оно никогда бы не оказалось в твоих руках.

Казалось, император не знает, что сказать. Его растерянность прервал голос фанатичного Эркенберта:

– Ты изготовил ложные Евангелия и распространил их по всему христианскому миру!

– Почему ты думаешь, что они ложные? – спросил Бруно.

– Вот видишь! – крикнул Эркенберт императору. – В своей доброте ты готов простить его даже сейчас. Задумайся же вот о чем. Другие еретики грешны тем, что борются против нашей веры, а этот человек – если он человек – порочит все религии сразу. Коли он добьется своего, все книги станут просто скоплениями слов, которые можно толковать и так и этак. Верить в них – все равно что в клятвы барышника или обещания шлюхи.

– Книги и есть просто скопления, – вяло сказал Шеф, уже теряя сознание. – Ведь не спросишь же у написавшего Евангелие, поведал ли он правду. Не заглянешь ему в глаза.

– Он усомнился в Слове Божьем, – решительно заявил Бруно. – Это его грех перед Святым Духом. Как он должен умереть, твое святейшество?

– Мы в Риме; поступим как римляне: распнем его.

– Разве он заслуживает такую же смерть, как та, что принял Спаситель?

– Святой Петр был распят вверх ногами, поскольку не дерзнул подражать Спасителю. Этого прибьем с высоко поднятыми руками.

«Только не трогайте мою ногу», – подумал Шеф.

Напрасная надежда. Ноги тоже проткнут гвоздями.

С каждой минутой все больше его веса приходилось на крюк, все меньше – на здоровую ногу. Чем раньше он потеряет сознание, тем лучше.

– Мы это сделаем на виду у людей? – спросил голос в подступающей к Шефу темноте.

– Нет. Лучше, если не будет никаких легенд о нем, если он просто исчезнет. Уведите его куда-нибудь в сад. Пусть рыцари Грааля сторожат его, пока не умрет.

Оковы с рук сняли; Шеф наступил на больную ногу и рухнул ничком. Император поглядел вслед тащившим его рыцарям.

– Он мог бы стать великим воином рати Господней, – сказал Бруно.

– И Сатана некогда был Люцифером, светлейшим ангелом небес, – напомнил Эркенберт.

* * *

Его руки были вытянуты вверх, а ноги вниз. Он не ощутил, как в запястья вбивали гвозди. Как только стальное острие коснулось больной лодыжки, Шеф до крови закусил губы, чтобы не закричать, но после первого же удара полностью утратил чувствительность. Палачи прибили под ногами крошечную перекладину, выступавшую от ствола дерева, на котором его распяли, не больше чем на три дюйма; на нее он мог опираться. Когда здоровая нога больше не могла удерживать, он повисал на пробитых запястьях, и боль стискивала ребра. Теряя сознание, Шеф переносил вес на травмированную ногу и снова приходил в себя от пронзительной боли. Солнце медленно поднималось к зениту, и нескончаемой была череда обмороков и прояснений сознания.

* * *

Боги взирали из Асгарда без жалости и сочувствия, но с расчетливым интересом. Здесь был его отец Риг, с лисьим лицом и коварным взглядом, и Вёлунд, чье место однажды занял Шеф, хромой кузнец, некогда бывший человеком, но взятый