Олаф Локнит - Чёрная река

— А мне будет жалко Аквилонию, — некстати вставила чуть захмелевшая хозяйка «Синего ястреба». — Очень хорошее государство, налоги куда меньше чем у нас… Свергните вы этого дурацкого короля и дело с концом!

— За такие слова можно и на плаху отправиться, — заметил Кертис. — Здесь-то все свои, можно говорить свободно, но при чужих людях постарайся не распускать язык, договорились?

— Договорились, — проворчала Ормеа. — Но это не изменит моего мнения.

— Равно как и моего, — сказал граф. — Нумедидеса надо убирать, но кого посадить па его место — загадка из загадок, решить которую не может никто…

— Давайте вот за что выпьем, — предложил Копан. — Очень хорошо, что вся эта история обошлась без ненужной крови! Я знал, что во время разговора Биркарта с Просперо за перегородкой сидят твои, Ормеа, парни с арбалетами и больше всего боялся, что барон Абсемский поведет себя неправильно и его придется убить… В конце концов, он не такой уж и плохой человек.

— Все остались живы, и это главное, — согласно кивнул Риго. — Надеюсь, удача всегда будет нам сопутствовать!

Тусцелан

3-я весенняя луна 1286 года по основанию Аквилонии.

Здесь ничего не изменилось. Вновь ползут над рекой рваные клочья тумана, сереет за водным потоком хмурая Пуща да подвывают ночами волки. Стоящий на возвышенности Тусцелан плывет над морем желтоватой хмари будто невиданный корабль, тяжелый и грозный. С противоположного берега, должно быть, захватывающее зрелище.

Пока варвар, Риго и Эмерт были в длительной отлучке пикты дважды переправлялись через реку, обычные беспокоящие набеги, даже без попыток штурма. Пошумели под стенами, покидались стрелами, и опять в Пущу — вплавь или на долбленках, узких юрких лодочках.

Недовольный всем белым светом (он всегда был недоволен) полутысячник Рагнар рассказал варвару, что тучи сгущаются: пиктов видели возле соседних фортов Мосаман и Саглариум, дикари начали проникать на восходный берег все чаще, если зимой и во время распутицы дороги были сравнительно безопасны, то теперь путешествовать по Боссонии желательно в составе крупного обоза или вместе с отрядами наемников.

Некоторые из следопытов ходили за реку, разведать, что происходит в ближайшей округе. Кто непосредственно ходил? Да вот хотя бы Имарос из Арелаты, тот самый полоумный коринфиец. Поговори с ним, Конан… Если, конечно, Имарос пожелает разговаривать.

Среди следопытов Тусцелана месьор Имарос и впрямь почитался ненормальным. По сравнению с ним молчун-Эмерт покажется человеком веселым и общительным, нелюдимый и косноязычный, Имарос не имел друзей и даже приятелей. Пил много, но когда речь заходила о деле, воздерживался. Преображался он только в лесу — в тусклых глазах появлялись веселые огоньки, движения становились быстрыми и уверенными. Сам Имарос однажды обмолвился, что в лесу ему гораздо лучше, чем среди людей и Конан был склонен коринфийцу верить: на душе этого человека, в его прошлом, лежало неизвестное никому черное пятно, какое-то преступление о котором лучше было и не знать, наверное…

Варвар сумел наладить с «Имаросом вполне сносные отношения — он разговаривал с угрюмым коринфийцем только о Пуще, о повадках зверей и птиц, о пиктах и всем том, что не касалось обычной жизни в Тусцелане. Обсуждать с Имаросом других людей было бессмысленно, а пиктов он за таковых не считал — так и говорил «зверолюди». Он был единственным следопытом всегда возвращавшихся в форт без пленных, предпочитал не оставлять в живых ни единого встреченного дикаря. Была тому причиной природная жестокость или что иное, Конан не знал.

— Ездил на Полдень, в Пуантен, — запросто сказал варвар, подсаживаясь за стол к Имаросу, коротавшему время в безымянной таверне. — Там леса уже совсем зеленые, возле зингарского лимеса, — его видно с борта корабля, плывущего по Громовой, — почки тоже совсем распустились…

— У зингарцев, между лимесом и Пущей, выжженная простреливаемая полоса, без деревьев и травы, — хрипло ответил Имарос. — Шириной почти в четверть лиги. Ни одна тварь не подберется, а если и подберется, ее мигом нашпигуют стрелами с земляного вала, сторожевых башенок и малых фортов… Сам знаешь, Кордава укрепляла лимес долгими десятилетиями, это тебе не наши крепостишки, наспех построенные и отдаленные друг от друга.

Имарос был отнюдь не стар, наверняка ровесник Конана, которому было тридцать восемь зим. На лбу глубокие морщины, глаза цвета неопределенного, не то серые, не то зеленые, черты лица острые, будто у хорька.

— Я был в Пуще, — сказал коринфиец, зная, что ожидает от него Конан. — Плохо дело, варвар. Пуща меняется и в худшую сторону, и никто не сможет остановить эти изменения.

— Подробнее можно? — попросил Конан.

— Я живу на Черной реке восемь зим, значительно дольше тебя. Всякого навидался. Тамошние чудища-страшилища стали едва ли не родными, а значит и не опасными. Когда ты хорошо знаешь врага, он перестает быть опасен, верно? Ты отлично знаешь, как спрятаться от любого монстра, как его обмануть, как уйти, запутав следы или наоборот, как быстро убить зверя…

— В Пуще обитают не только звери, — справедливо заметил киммериец.

— Ты меня не удивил, — Имарос изобразил на лице некое подобие улыбки. — Ходячие покойники это так, ерунда. Вещь привычная и даже обыденная, вроде комаров. По крайней мере я не слышал, чтобы кто-нибудь из наших погиб в схватке с таким мертвецом, — коринфиец понизил голос и нагнулся к варвару. Зашептал горячо: — После минувшей зимы там появились новые существа. Раньше таких никто никогда не видел. Самая настоящая нежить, агрессивная и кровожадная. Я напуган, варвар, очень напуган. Думаю, не пора ли уносить ноги из Боссонии.

Конан посмотрел на Имароса озадаченно. Казалось, что напугать этого человека было решительно невозможно, только Имарос отваживался в одиночку отправляться в Пущу на целую седмицу, а то и полторы, причем он всегда возвращался без единой царапины. Прошлой осенью в Тусцелане (не без вздоха облегчения) решили, что Имарос погиб — он отсутствовал целых шестнадцать дней.

Всеобщее удивление было безмерно, когда невозмутимый коринфиец переправился па аквилонский берег в отобранной у пиктов долбленке, явился к сотнику и бросил на стол сплетенную из бересты сумку, в которой обнаружилось ровно сорок пиктских ушей, все левые. Следопыты за каждых десятерых убитых пиктов получали по золотому кесарию…

Как Имарос расправился с четырьмя десятками дикарей было неизвестно, из оружия он взял в Пущу только маленький охотничий лук и два ножа. Тогда его и стали втихомолку и за глаза назвать полоумным. Ничего, Рагнар честно заплатил.