Прощание славянки (СИ) - Староверова Евгения

— Вот ты сам сейчас сказал «соглашались» в прошедшем времени. Да, раньше соглашались, а в последнее время как воды в рот набрали. То ли сказать больше нечего, то ли правда такова, что о ней не знают как и сообщить. Похоже, не выйдет по-ихнему. Наша земля скоро очнется ото сна и начнет взламывать сковывающий ее поверхность панцирь.

— Может, ты сто крат прав, братишка, да только это не важно. Городу не выжить, и погубит его не потепление и не мерзлота, а сама наша подлая жизнь. Ты веришь в заумные теории, а очевидные вещи пытаешься не замечать. Угробят они нас, помяни мое слово. Пусть не враз, пусть не за один прием, не за год. Но ликвидируют. Будет так же, как с Ермаково.

— Не скажи… Ты в курсе, что позавчера на участке между Курейкой и Городом получил пробоину контейнеровоз. Еле добрались до ближайшей пристани.

При этих словах Лида вся обратилась в слух. Ей так не хотелось верить, что среди счастливых слов «каникулы» и «круиз» может найтись место отвратительному слову «пробоина». Она встала и чуть приоткрыла дверь. Теперь она могла слышать все до последнего слова и даже кое-что видеть. В маленькой типовой кухне на столе стояла почти что опустошенная бутылка водки, и вся кухонька была залита золотистыми лучами низкого ночного солнца. Над столом, склонив друг к другу головы, сидели отец и дядя Боря. Оба были очень нетрезвы.

— Весь Город слухом полнится. Такое не спрячешь.

— И как ты это объяснишь? Уж сто лет как плавают этим фарватером, и вдруг… Бац! И ведь его по весне проверяли — все нормально было. Никто даже не понял, что произошло, да и какой с них спрос, дел было по горло. Молодцы: пробоину заделали, корабль развернули и живыми добрались до Туруханска. Мне люди пошептали: один раз, это тот, что пробоиной закончился, а были еще… Днище просто чиркало обо что-то…

— Считаешь, изменился рельеф речного дна? Бугры пучения или еще какая чертовщина? Да нет, быть того не может. Или это Сам? — отец усмехнулся. — Великий и Усатый Вождь встал во весь рост и баламутит дно речное?

— А вот теперь ты опускаешься до суеверных бабских страхов. Конечно… Я слышал, конечно, что Сталин упал в реку лицом вверх, и того места потом долго боялись. Избегали… Но это было давно, и правда ли — большой-большой вопрос. Даже если правда, за прошедшие годы гипсовый истукан давно должен был рассыпаться в прах. И заметь, вся эта чертовщина творится только рядом с Городом. Выше Курейки тишь, благодать да речная гладь… Неужели ты не видишь связи?

— Ну, места наши непростые, странные…Господи? Если что-то загромоздит речное русло, вся округа всплывет!

— И еще, — дядя Боря перешел на шепот, — ты Лидушку не боишься отправлять? Может, не надо?

— Насчет этого я все разузнал. Детей повезут на «Иване Тургеневе», а у него осадки и трех метров не будет. С тем контейнеровозом не сравнить. Послушай, ну когда ей второй шанс выпадет? Переедем на новое место, нужно будет строиться. На обзаведение, сам понимаешь, денег тоже немало уйдет… Не смогу я ее в ближайшее время по курортам возить, пусть лучше сейчас съездит.

Мужчины разлили по стаканам оставшуюся водку. Отец заглянул в холодильник, вернулся за стол разочарованный. Повздыхал и словно нехотя признался:

— Согласен я тобой, брат, почти во всем согласен. И что Город наш особенный, все не как у людей, и что в месте стоит загадочном, мистическом. Пусть ты во всем прав, пусть! Я готов поверить, что некогда на нашем правом берегу жила древняя высокоразвитая цивилизация, на месте левого берега шумело море, а самого Енисея и вовсе не было. Но какой прок в великом прошлом, если настоящее давит нас как катком? Городу не сдюжить, в центре на него рукой махнули…

Отец снова тягостно вздохнул. Что он понимал под словом «центр»? Москву, министерства, многоумных министров или разум того, кто принимал судьбоносные для страны решения, уединившись в одной из своих резиденций?!

— Быть этому месту пусту, — продолжил отец. — Если не произойдет нечто совсем уж из ряда вон выходящее. Мы твердо решили — уезжаем. Соберем все, упакуем… Заявление на увольнение я написал. Дождемся Лиду и тронемся.

— Можно мне будет пожить в вашей квартире? Вы же ее пока не продали?

— А кто купит? В Городе полным-полно пустующих квартир. Да можно, конечно… Но, знаешь, поехали лучше с нами, а? Обстановку сменишь, бросишь пить, а там и невесту найдешь. Я же вижу, как вы с Лидкой моей ладите. Пора и своими детишками обзаводиться.

— Лида, конечно, пацан, что надо. Но как посмотрю на твою… — дядя Боря осекся и развивать мысль дальше не стал.

— Я знаю, ты воспринимаешь отъезд как трагедию, как свою личную трагедию. А я уже практически смирился.

— С тем, что Город будет оставлен?

— Да хоть бы и так! Против нас поднялась такая сила — не устоишь. Конечно, жаль Город. Жалко всех, живых и мертвых, чьи силы и надежды оказались растрачены впустую. Но подумай, разве подобное не происходило никогда раньше? Что, в мире мало заброшенных городов? Мы уйдем, деревья захватят Город и летом будут покрываться нежной зеленью. В развалинах поселятся звери и птицы. Даже борозды от гусениц вездеходов — нанесенные тундре раны — со временем затянутся.

— Ты что, и вправду считаешь, что нашей земле будет лучше… без нас? — сдавленно произнес дядя Боря.

— Не знаю… Это что еще такое? А ну, иди сюда!

Под конец разговора Лида так увлеклась подслушиванием, что практически высунулась в коридор. В предвкушении взбучки она подошла к отцу.

— Ну-ка, подойди, — позвал ее дядя Боря.

Лида была рада, что в эту минуту он оказался рядом — в его присутствии ее никогда сильно не наказывали, но подходить не спешила. Ей так не хотелось вновь ощутить так хорошо ей знакомый тошнотворный запах водочного перегара, но дядя Боря притянул ее к себе.

— Давай попрощаемся как взрослые люди, ведь завтра тебе в дорогу, — Лиду обдало едким перегаром, и, по-видимому, он заметил тень недовольства на ее лице. — Думаешь, я просто так пью? Что я безобразник?

Лида предпочла промолчать.

— Тошно мне, дитенок. Сгубят, всех нас сгубят, Город сгубят…

— Кто?

Но дядя Боря словно не заметил ее вопроса.

— Сколько душ христианских положили, чтобы Город построить! А теперь все с землей сравняется…

— А что значит «положить христианскую душу»? Куда их кладут?

Ей показалось, что дядя над ней смеется: лицо его скривилось, плечи задергались. Внезапно по его лицу потекли крупные слезы.

— Уходи! Не смотри! — прикрикнул он, и Лиде стало так страшно, как никогда прежде.

Из дальней комнаты выбежала разбуженная мать. Она схватила кухонное полотенце и без церемоний стеганула Бориса по спине.

— Хватит ребенку голову морочить! Сколько можно! — дежурно напустилась она на деверя.

Дядя Боря пулей выскочил из квартиры, и в тишине ночи было слышно, как он протопал по улице. Лиду почти что не ругали, а лишь водворили в собственную спальню как пленницу.

Глядя на будильник, показывающий три часа по полуночи, она было решила, что засыпать сегодня уже не имеет смысла. Думать о тревожном разговоре взрослых не хотелось. Она забралась в постель с намерением просто полежать и помечтать, но задремала как раз незадолго до того, как будильник взорвался оглушительным звоном. Головная боль на день вперед была обеспечена.

Она сидела на нижней палубе и была совершенно счастлива. Лидия Павловна Метёлкина, тринадцати лет от роду, пристроилась на свернутом корабельном канате и не отрывала взгляда от проплывающего вдали низкого лесистого берега.

Казалось, все было только вчера: прохладным летним утром Лида, чуть робея, загрузилась со своим нехитрым багажом в каюту на главной палубе. Было еще очень рано, но пассажиры, севшие на теплоход ниже по течению, постепенно просыпались, то здесь, то там хлопали двери кают. Увидеть всех вместе ей довелось только за завтраком. На теплоходе были ребята из Норильска и далекого Диксона. Несколько столов пока пустовали — вечером к ним присоединятся туруханцы, и разношерстная компания двинется вместе на юг, к богатому и теплому Красноярску. Возможно, это была простая мнительность, но Лиде показалось, что норильчане поглядывают на них свысока. «Наверное, считают нас провинциалами», — решила девочка.