Сфера времени (СИ) - Ершова Алёна

— Матушка Яга, а ворожба закончилась? — жутко смущаясь, прервала Фросины воспоминания девочка. — Можно я котелок помою?

— Конечно, — сдалась хозяйка и отвернулась, скрывая смущение. Да уж магия что надо: превращение грязной утвари в очень грязную.

— Тогда я его на речке песочком почищу, — тут же защебетала девчушка, — можно было и тут золой, но уж больно мало её, хорошо бы подсобрать да бучу заварить.

Фрося прикрыла глаза, пытаясь переварить информацию. Речка — это хорошо, помыться можно да корней камышовых поискать. Запасы прежней Яги были очень малочисленные и большей частью странные. А щёлок из золы — замечательная идея…Она же знала об этом, читала, а вот применить на практике не додумалась. Сколько еще таких теоретических знаний хранит её голова, и когда уже начнется период их использования? Собственная беспомощность раздражала. Как легко всё перевернулось с ног на голову. Вчера ты был гражданином первой категории, а сегодня рискуешь помереть с голоду, если тринадцатилетняя девчонка лепёшек не напечет. Что ж, значит пришло время не учить, а учиться.

Лесная река широкая, спокойная, с одного берега заросла рогозом. В воде плавали ряска, водяная лилия и еще какие-то растения, названия которых были Ефросинье не известны.

Ретка с опаской подошла к воде, поклонилась и кинула лепёшку. Потом выдернула с корнем ближайший кустик. Под небольшим слоем земли блестел песок.

— Я искупаюсь, а потом подёргаю камыш, — Фрося сняла термокомбинезон и аккуратно зашла в речку. Вода была теплая, со дна поднялось небольшое количество ила. Женщина нырнула и поплыла. Вода смывала не только грязь, но и тяжесть мыслей, прилипших к телу.

Ретка во все глаза глядела, как ведьма скинула с себя шкуру и змеёй поплыла по реке. Зрелище было одновременно и жуткое, и прекрасное. Водяник не опутывал незваную гостью тиной, не гнал водоворотом, не сковывал цепями ноги — видать, признал.

Девушка дочистила котёл, сполоснула его и поставила сохнуть, а сама пошла вдоль берега в надежде найти чего съестного. Сезон собирания яиц, к сожалению, прошёл, об этом говорили там и тут валяющиеся пустые скорлупки да разноголосый писк наверху.

Полянка лисичек была Ретке подарком за внимательность. Маленькие, рыженькие, словно веснушки, рассыпались по пружинистой земле. Насобирав полный подол грибов, она поспешила к Яге. Та тоже времени зря не теряла. Надёргала и очистила рогоз, и теперь на берегу красовалась кучка белых мясистых корешков, а в котелке плавал рак.

— На той стороне дно каменистое, он сам меня нашёл. Кусучий гад, — потирая ребро ладони, поведала она.

Дома развили бурную деятельность. Рака и половину корешков рогоза сварили, вторую часть нарезали и положили сушиться в тенёк. Лисички потушили с диким луком. Жарить на прогорклом жиру Ефросинья не позволила.

Потом они закопали те семена, что передали жители деревни. Податливая земля позволяла легко управиться даже при помощи примитивной мотыги. Посадили горох, редьку, репку и горчицу, пропололи кустики щавеля и хрена. Дикий чеснок, лук и борщевик росли за оградой и не требовали отдельного ухода.

Остаток дня убирали и топили дом. Ретка без перерыва что-то рассказывала: про себя, семью, про то, как весной соседнее село булгары пожгли. Мужчин убили, женщин увезли, церковь разграбили. Ефросинье, как историку, было безумно интересно слушать о событиях тысячелетней давности из первых уст. Она запоминала разговорную речь, удивлялась гремучей и неразделимой смеси бытового и фольклорного восприятия мира, уточняла непонятные нюансы и думала, как быть дальше. То, что поселиться в деревне не выйдет, стало ясно из рассказов девочки. Фросю считают Ягой, Лесной бабой, духом на страже между миром живых и миром мертвых. А таким существам среди людей не место. Плохо с одной стороны, а с другой — какая-никакая защита. Скорее на село нападут, чем на одиноко стоящую избушку. Конечно, всегда есть риск напороться на разбойников. Но те тоже больше по проезжим дорогам промышляют, а в чащу не суются. А от диких зверей частокол должен защитить. Жила же здесь прежняя Яга, и, судя по всему, до глубокой старости, что уже немало говорит о безопасности. Опять же, помимо подарочков, которые приносят дети, приходя на испытания, есть еще и осенние дары от жителей села, так что зимнего голода можно не бояться. Посему, посомневавшись немного, Фрося решила остаться в избушке на курьих ножках в должности Бабы Яги.

Пока Ефросинья возилась с постелью, Ретка умело разожгла печь. Дым, выйдя через устье, послушно поднялся вверх к потолку и тонкой струйкой двинулся к отверстию в крыше.

— Не отпущу, пока не научишь так печь топить! — в восхищении произнесла Ефросинья, а девочка засмеялась:

— Конечно, матушка, научу! Тут главное — дерево правильное подобрать. Сухое. На растопку брать сосну, осину или ольху. А когда дрова в печи хорошо разгорятся, то ель да березу кидать. Как прогорит всё, можно хлеб печь. А наверх под потолок зимой окуня подвесить, чтоб коптился.

Дрова трещали, в доме становилось сухо и жарко. Шкуры вынесли на солнышко. Прелую солому из мешка вытрясли. Набрали душистых трав да положили на печь сохнуть. Тряпки, заменявшие прошлой хозяйке постель, Фрося хотела выкинуть. То, что на них спала неизвестная старуха, было неприятно. Однако Ретка запротивилась:

— Я их в буче постираю, будут, как новые!

Ефросинья хотела возразить, а потом посмотрела содержимое рундука[1] и поняла, что ткани почти нет. По отрезу льна и грубой шерсти да некрашеная пряжа. Под потолком висел мешок с руном[2]. А ей по-хорошему одежду сшить надо, одним термокостюмом не обойтись, даже учитывая, что он самоочищающийся. Да и постель сменная нужна, полотенца, скатерть. Ткать Фрося умела, спасибо модулю, но станок там был уже заправлен, знай только педали перебирай. Местный стан она видела. К счастью, горизонтальный, к ужасу, полностью разобранный. Лежал он в сарае. Ждал осени. Теоретически устройство этого жуткого агрегата она знала, но по факту боялась того дня, когда придётся остаться с ним один на один.

Обучение топке печи в тот день так и не началось. Как, впрочем, и на следующий. А все потому, что сначала надо было разжечь огонь. Ефросинья, как заведенная, била кресалом по кремню. Переломала все ногти, содрала кожу с костяшек пальцев, но пресловутая искра так и не хотела превращаться в огонёк. Несколько раз женщину переполняло желание психануть и выкинуть издевательский инструмент подальше в траву. Но потом она вспоминала, что другого такого у неё нет, и продолжала дальше колотить железкой о камень. Упорство замешивалось на злых слезах, образуя топливо для дальнейшего труда. Ретка объясняла, показывала, подкладывала трут[3], но словами не расскажешь, как получить механический навык.

Под конец, когда сноп искр, по ощущениям, больше похожий на новогодний фейерверк, поджёг пучок соломы, а от него занялась щепа, Фрося расплакалась. Теперь она понимала, почему древние одушевляли огонь. Конечно, он был живой! Ведь она сама родила его в многочасовых муках!

Топить в качестве обучения решили сначала баню. Печь там была очень странная: три больших валуна на полу и один поперек сверху. По бокам «печи» насыпаны камни поменьше. Само помещение махонькое, только и вмещается топка, лавка да кадка с водой. Пол, в отличие от дома, деревянный.

Лишь загорелись дрова, дым сразу наполнил небольшое помещение, выкуривая оттуда людей. Ефросинья серьезно задумалась хотя бы о примитивной трубе. Лучше теплопотери, чем наполнять легкие сажей да угарным газом.

Однако Ретка выглядела довольной. Оставила дверь слегка открытой да повернулась, улыбаясь во все зубы.

— Как всё ладно вышло! — Её веснушчатое лицо выражало неподдельную радость.

— Ладно? — Ефросинья аж задохнулась от возмущения. — Там дыма полная баня! Зайти нельзя.

Девочка посмотрела на ведьму с сочувствием. Бедная, в потустороннем мире париться, видимо, негде было.

— Там сейчас Банник чадит, нечего стоять и глазеть. Голова заболит. Протопится, расстоится, и можно будет мыться. Воды надо натаскать.