Сергей Волков - Чингисхан. Повелитель страха

– Уже, Юрий Петрович.

Голос Аллочки звучит, как небесная музыка. Он кажется мне похожим на голоса всех знакомых девушек.

– В часть его сообщили?

– Да. Там… В общем, завтра к нам приедут. Говорят – он герой.

Я фыркаю – хорош герой, руки поднять не могу!

Врачи переходят к моему соседу.

– Ну, Ямин, как дела?

– Нормально, – хрипит он и тут же начинает канючить: – Товарищ лейтенант, а печенья нет? Или конфет каких-нибудь? Ну, хотя бы сахара!

– Потерпи. Сахар завтра привезут, – говорит ему врач и оборачивается к коллеге: – Вы были на перевязке?

– Был, – кивает тот. – Заживление идет хорошо. Завтра можно снимать повязки.

– Добро, – Юрий Петрович ободряюще похлопывает Генку по плечу. – Видишь, скоро домой поедешь. А там тебе будет и сахар, и пирожные с тортами.

– Сладкого хочется, – вздыхает Генка.

Медсестра смеется.

– Аллочка, мы поедем в гарнизон. Зина и Виктория Ивановна пусть отдыхают, до конца дежурства вы остаетесь за старшую.

– Поняла, Юрий Петрович.

Мы остаемся вдвоем с Генкой совсем ненадолго. Но за это время он успевает измучить меня разговорами о сладком:

– Я как малой прямо стал! Вот поставь передо мной сейчас стакан водки и конфету положи, так я конфету выберу.

Я слушаю его, молча, а сам почему-то вспоминаю фигурку коня. Где она сейчас? Была в кармане штанов, но одежду забрали. Возможно, сожгли, но, перед этим явно рылись в карманах. И что? Выбросили? Или кто-то забрал себе?

Приходит медсестра, приносит металлический штатив капельницы с двумя бутылями на ней.

– Сейчас хлоридик вольем, потом глюкозу, – воркует из-под марлевой повязки Аллочка, вводя мне в вену иглу. – Вот так.

– Где мои вещи?

Медсестра будто не слышит меня. Она соединяет желтоватую трубочку системы с иглой, подкручивает колесико регулятора. В бутыли всплывает пузырек воздуха и я ощущаю, как приятная волна катится по руке, наполняя все тело легкостью. Голова плывет, лицо медсестры размазывается, исчезает… Нахожу в себе силы повторить вопрос.

– Да какие вещи, тряпки одни остались, дыра на дыре.

– В карманах…

– Не было там ничего.

Ее слова оставляют меня равнодушным. Никогда не думал, что быть под капельницей настолько приятно. Я, то проваливаюсь в сон, то лежу просто так, гляжу на колышущийся потолок. Мыслей нет. Чувств нет. Ничего нет, только ощущение покоя.

Генка что-то бубнит, ковыляя по палате. Пытаюсь вникнуть в его слова и слышу:

– …тебе еще принесут. Скажем, что разбилась, ага? Ну, типа ты рукой дернул и она упала. Я тебе тоже оставлю. Она сладенькая, глюкоза!

Он решительно вынимает из штатива вторую, ожидающую своей очереди, бутыль, зубами скусывает колпачок из толстой алюминиевой фольги, отбрасывает резиновую крышечку, и воровато оглянувшись на полог, начинает жадно пить раствор глюкозы.

Сделав несколько глотков, отнимает бутыль ото рта, причмокивает мокрыми губами и весело сообщает мне:

– Сла-адкая! Я еще попью, вот досюда – и тебе дам.

Но уменьшить уровень глюкозы до отмеченной грязным ногтем метки ему не удается – Генка вдруг начинает шататься, роняет бутыль и она, ударившись о металлическую ножку кровати, со звоном разбивается.

– Ты чего? – с трудом преодолев слабость и апатию, спрашиваю я. Генка страшно пучит глаза и хрипит. Его кидает на кровать, бьет судорогой. Изо рта начинает идти желтая пена. Я хочу крикнуть, позвать медсестру и понимаю: нельзя. Нельзя, потому что это она принесла бутыль с глюкозой.

Генка перестает хрипеть и затихает. Я знаю, что он умер. В бутылке с глюкозой был яд. Умер Генка, а должен был – я…

Выдергиваю из руки иглу и довольно резво встаю с кровати. Тут же падаю на четвереньки – сил нет, да и в голове мутно. Ясно одно – отсюда надо бежать. Кто эти люди и зачем они пытались убить меня – непонятно, но факт есть факт. От глюкозы еще никто не умирал. Возле Генкиной кровати стоит тумбочка. Внутри ящика станок, зубная щетка, несколько полотенец. Под ними обнаруживаю фигурку. Что же, Генка украл коня и отхватил немного моей судьбы. Возможно, этим он спас меня и наказал себя.

Из палатки я выбрался, разрезав толстую брезентовую ткань у самого пола. Выполз в дыру и очутился на заднем дворе медпункта. Сухой, горячий ветер трепал развешенные для просушки халаты, шапочки, полиэтиленовые пакеты, старая форма-подменка. Влез в первые же попавшиеся штаны и кое-как добрался до забора, металлической сетки-рабицы, огораживающей медпункт. До меня доносились голоса людей, шум двигателя машины, а чуть в стороне, спиной ко мне, маячил одинокий часовой с автоматом наперевес. Ветер дул с его стороны и он не услышал, как загремела сетка-рабица, когда я перелезал через нее.

Я достаточно далеко удалился от медицинского пункта. Наверное, там уже обнаружили мертвого Ямина и мое отсутствие. Идти очень тяжело, но голова ясная. У меня снова нет воды и еды. Нет военного билета. Нет обуви. Есть камни, песок и серебряный конь, который ведет меня на север. Теперь нет нужды сопротивляться, напротив, я обязан добраться до неведомой пока цели.

На север – так на север.

Всю ночь я иду по каменистой пустыне меж гор. Мне везет – тепло, ветра нет. От слабости кружится голова, но я уверен в себе. Я дойду и выполню то, чего хочет от меня конь. Это мой долг, долг мужчины из рода Чусаевых.

Утром я вижу вдали, на скалистом гребне, пыльные развалины. Когда-то здесь стояла гордая крепость, и ее властные хозяева контролировали все окрестные земли, собирая с их жителей дань зерном, скотом и людьми. Потом была война, орды захватчиков, штурм и огонь, пожравший последних защитников. С тех пор прошло много веков, и все это время лишь ветер да птицы гостили в мертвых руинах.

Конь влечет меня туда. Поднимаюсь по склону, сажусь на обломок скалы. Внизу лежит широкая долина, окаймленная горами. За спиной высятся пики Гиндукуша. Небо украшено «кошачьими хвостами» – завтра будет ветреный день.

Освобождаю коня от капроновой удавки, кладу его на теплую поверхность камня – и мгновенно исчезаю во временной воронке…

На этот раз погружение в прошлое происходит иначе, чем всегда. Я испытываю совсем другие ощущения, по-другому чувствую, вижу, думаю. Раньше я был всего лишь зрителем, безмолвным свидетелем великой исторической драмы, разыгранной передо мной неизвестным режиссером. Сейчас – я ее участник.

Сначала приходят звуки. Тихое потрескивание пламени в масляных лампах, шум ветра за окном, далекое конское ржание. Потом – запахи. В комнате, где я нахожусь, пахнет благовониями, кожей, гарью и уксусом.

Глаза мои начинают видеть. Я в богато убранных покоях – всюду ковры, сундуки с резными крышками, каменные стены занавешены шелковыми занавесями. Небольшие окна забраны изящными коваными решетками.