Ольга Голутвина - Крылья распахнуть!

Тут цепочку рассуждений Вайса прервала его супруга: подошла пожаловаться на соседа-виноторговца, который заявил, что впредь за иллийское вино будет брать дороже на два делера за бочку.

— Он что, рехнулся? — охнул трактирщик, разом выбросив из головы праздные размышления о чужих горестях.

Кивнул вышибале — дескать, зал оставляю на тебя. Указал на стойку подавальщице: обслужи, если что. И поспешил вместе с женой во внутренний дворик, чтобы без посторонних ушей потолковать с ожидающим там виноторговцем и узнать, с какого-растакого дурного сна ему стукнула в голову мысль грабить своих соседей и добрых друзей.

А потому, когда все началось, трактирщик отсутствовал и ничего вразумительного рассказать о происшедшем, увы, не мог.

Когда он уходил, все было чинно и мирно. Леташи отмечали удачный рейс, толстяк-капитан за отдельным столиком вдумчиво обгладывал свиное ребрышко, а за столом в углу экипаж «Облачного коня» молча пил пиво и обдумывал свою скверно сложившуюся судьбу.

Экипаж не хотел расставаться. Экипаж еще ощущал себя единым целым, а не семеркой неудачников. И когда подошла подавальщица и выгребла за пиво и жареную хамсу большую часть содержимого шляпы, ни у кого не возникло даже мысли о том, что все ели и пили на стариковы деньги. Команда гуляла — команда расплатилась. Сегодня за твой счет, завтра за мой — свои люди, сочтемся. Как всегда…

Не хотелось думать, что никакого общего «завтра» у них уже не будет. Семь дорог расходились в разные стороны.

— Мальчишку жалко, Отец, — шепнула Мара старику.

Погонщик, прозванный в экипаже Отцом, покосился на белобрысого нахохлившегося подростка, похожего на больного воробья.

Да, Олуха было жаль. Жаль, словно родного внука. Ведь это он сам полгода назад подобрал голодного до прозрачной голубизны мальчишку, который притащился в «Подкованную ворону» на запах съестного. Из таверны, понятно, бродяжку вышибли, а он, старый дурак, пожалел паренька. Растрогался, услышав родной альбинский выговор.

Капитан Джанстен тогда его и слушать не захотел. Мол, «Облачный конь» — не дом призрения при храме. Мол, гони, Отец, этого мелкого доходягу в шею.

Спасибо Лите — заступилась, добрая душа. Да так решительно заговорила! Мол, если мальчик уйдет, уйду и я… Понятно, Джанстен заткнулся. Литу потерять — себе дороже. Он, мерзавец, когда удирал с корабельными деньгами, звал Литу с собой, да она не пошла.

А мальчишка сначала и впрямь был лишним грузом. Понятно, что команда нарекла его Олухом. Окликнешь, — шарахается так, словно затрещину получил. Начнет дело делать — все из рук валится.

Юнг не балуют ни на морских, ни на летучих кораблях. Колотушками учат. Но что делать с парнишкой, которому дашь всего-навсего легкую оплеуху — а он падает на палубу, поджимает колени к животу, закрывает голову руками и так лежит?

Ясно, что забит парнишка до невероятия. Беглый, тут и сомневаться нечего. Причем хозяин его — сволочь. А почему сюда добрался — тоже понятно: из вольного города выдачи нет.

Пришлось Отцу потолковать с боцманом Хаансом, чтоб рук не распускал. Тот поворчал, но все понял. Он хороший парень, боцман-то. К тому же знает, что это такое — когда тебя бьют, а ты ответить не можешь. Он этого на каторге нажрался досыта.

А когда Олух понял, что обижать его здесь не будут… на глазах ожил паренек! Да, у него не сразу все получалось, но как же он старался! Не ходил — бегал! Чтоб в трюме спрятаться и дрыхнуть — такого за ним не водилось. Сделает, что поручено, и назад спешит, у боцмана перед глазами крутится — мол, что еще прикажут?

И высоты не боится. Хороший леташ со временем получился бы из парня. А теперь он опять на городских задворках. И опять один. Кто из команды сумеет позаботиться о мальчишке? Самому бы прокрутиться!..

Старик угрюмо кивнул и ответил Маре:

— Всех нас жалко, дочка. Всех нас пожар обжег. Правильно говорил древний философ Гуиндред, прозванный Сварливым Отшельником: «Всякая сука-беда щенится пометом из полудюжины бед!»

Мара улыбнулась почти прежней улыбкой: ей нравилась манера Отца уснащать речь словами древних мудрецов. Поговаривали (хотя, может, и врали), что старик не всегда был погонщиком и что неспроста он такой грамотей…

— Складно ты байку плел, — сказала она. — Даже музыка заслушалась, замолчала.

Старик посмотрел наверх, на галерейку второго яруса, куда вела лестница с резными перилами. В конце галерейки, рядом с последней из дверей комнат, которые хозяин сдавал гостям, приткнулись трое музыкантов: лютнист, флейтист и старуха с бубном. Пока гости не требовали плясок, старуха дремала, а лютнист и флейтист по очереди играли что-то негромкое. Но сейчас они действительно заслушались…

Поймав взгляд гостя, флейтист поднял флейту к губам и завел грустную, протяжную мелодию, сразу напомнившую погонщику о бедственном положении экипажа.

«Как жить? Где жить? На что жить?..»

Старик обернулся к илву, лежавшему лицом на сложенных руках:

— А ты, Филин, не искал работу в городе? Конечно, люди вашего брата не любят, но ты же лучший плотник отсюда до самой Виктии!

Темная фигура не пошевелилась, но ответ прозвучал. Голос был тонок, как у ребенка:

— Мне нельзя оставаться на одном месте. За мной всегда следует смерть.

Из-под щеки лежащего вынырнула рука. Крепкие, сильные пальцы ударили по столу. Вылетевшие из подушечек когти процарапали столешницу. Отведя душу, илв снова убрал руку под голову.

Это движение заняло лишь несколько мгновений, но вышибала углядел неладное и враз очутился возле углового стола:

— Эй, приятель, здесь обслуживают только людей. Ступай в «Развеселую пляску» или в «Охапку дров». Там не брезгуют наливать кому попало.

Илв не ответил, даже головы не поднял. Зато остальные шестеро вскочили на ноги дружно и разом.

— Ну, ты, хрен собачий, — негромко, но очень веско начал побагровевший боцман, — чего к нашему леташу вяжешься? Ковыляй отсюда, не мешай небоходам гулять.

Вышибала не то чтобы струсил (и не таких верзил приходилось утихомиривать) — просто не хотелось ему, чтобы в отсутствие хозяина всколыхнулась серьезная драка. А что серьезная — тут сомнений не было. Даже белобрысый юнга, совсем не геройского вида паренек, стиснул кулаки.

— Да я чего?.. — сбавил вышибала тон. — Я говорю, что дружку вашему будет вольготнее в «Развеселой пляске» или в «Охапке дров».

— А вот мы здесь устроим такую развеселую пляску… — посулила черноволосая красотка.

— …что от твоего кабака останется охапка дров, — закончил ее мысль старик.