Азовский гамбит (СИ) - Оченков Иван Валерьевич

– Благодарствую, боярин, – с каким-то облегчением в голосе отозвался молодой человек и хотел скромно присесть с краешку.

Но Вельяминов не позволил, а усадил его рядом с собой и принялся усердно потчевать и даже велел сестре на правах хозяйки дома поднести юноше кубок. Явно не ожидавший подобной ласки парень растрогался и охотно отвечал на все вопросы. Однако скоро усталость взяла свое и он начал клевать носом.

– Отнесите гостя в спальню, – велел воевода холопам, а когда они с Аленой остались одни, тихонько спросил, – знаешь ли, что в сей грамоте?

– Повеление в Москву ехать, – спокойно ответила ему княгиня.

– А ведь я у государя в ногах валялся, просил меня воеводой услать, чтобы только тебя увезти подальше!

– Судьбы не избежать.

– То-то и оно. Что делать-то будем?

– Жить дальше, Никитушка.

Посольский обоз вышел из Москвы сразу после окончания Рождественского поста. Перед тем, как водится, поскакали ко всем воеводам гонцы, чтобы предупредить о том, что движется поезд и его надо уберечь от всяческих невзгод, а паче всего от разбоя. К иноземцам тоже были отправлены послания с заверениями о дружбе и желании жить в мире.

Впереди обоза двигался разъезд из московских служилых людей, которые будут охранять его до Можайска. Там их сменят местные, потом придет черед смолян и так до самой границы. За передовым отрядом один за другим следуют поставленные на полозья возки, сани со всяким припасом и охрана из стрельцов и дворян. Всего ратных людей больше сотни, а с ними сам глава Посольского приказа и его ближайшие помощники, а также старшие и младшие подьячие, толмачи, переводчики[12] и, конечно же, слуги.

Из всех разрядов служилых людей по отечеству дьяки издревле были самой закрытой корпорацией. В самом деле, до боярина или окольничего, будь на то воля государева, может дослужиться любой. Но только дьяки с их книжной премудростью и обусловленной этим обособленностью от прочих, могли вести делопроизводство и управлять приказами. И если бы не Смута, огненным колесом прокатившаяся по земле и людям и переставившая все с ног на голову, никогда бы бывшему боцману и перебежчику не бывать в дьяках!

Впрочем, Клим и сам был, что называется, парень не промах! У получившего под свое начало один из важнейших органов государственного управления царством, выше которого был разве что разрядный приказ, Рюмина не было возможности постепенно вживаться в новую для него роль, привыкая к должности.

При тех вызовах, что стояли перед чудом выжившим государством, а паче всего таком беспокойном государе, как Иван Мекленбургский, времени на раскачку не было, и русским дипломатам требовалось подчас совершать прямо таки немыслимое. Этого требовали и обстоятельства, и сам царь, который не признавал слова нет. А потому пришлось Колыванскому уроженцу засучить рукава и браться за работу. И первым делом, было необходимо поменять весь уклад, или, как говорят иноземцы, провести реформу.

Одним из главных нововведений стало привлечение к службе иноземцев. Само по себе это не было чем-то выходящим из ряда. Ведь еще государь Иван III посылал сватать себя царевну Софью Палеолог итальянца Ивана Фрязина. Но до сего момента это были все-таки разовые акции, а теперь в штат приказа на постоянной основе стали входить немцы из Мекленбургских владений государя, пара переманенных из Литвы шляхтичей и даже один «скотский немец» – шотландец.

Вторым по счету, но не по значению, стало появление постоянных миссий при иноземных дворах. Если раньше послы, выполнив поставленную задачу, возвращались домой, то теперь они задерживались надолго, собирая и переправляя в Москву различные сведенья, оказывали помощь купцам и вербовали нужных для русского государства людей. Правда, пока такие были лишь в родном для Иоганна Мекленбурге, в союзном Стокгольме и в имперской Вене, но, как говорится, лиха беда начало!

Царь требовал постоянно искать и привозить в Москву видных ученых, архитекторов, художников и музыкантов. Это стало еще одной постоянной заботой Рюмина, под которое в приказе был отведен целый стол, или как привыкли называть их приказные подьячие – повытье. К сожалению, успехи у нового направления дипломатической деятельности были пока не велики, но, по крайней мере, количество серьезных преподавателей в Академии заметно прибавилось.

В Смоленске они, дождавшись пока минет ледоход, дружно погрузились на барки и мирно, с изрядным удобством и без суеты, но ходко поплыли вниз по Днепру, благополучно миновав стороной Киев и все опасности дороги.

В Запорожскую сечь Клим прибыл уже весной, в разгар половодья. Поначалу дело шло ни шатко, ни валко. Обиженный на Москву вообще и на Ивана Мекленбургского в особенности самопровозглашенный гетман Сагайдачный принял посольство холодно. Приближенные его тоже воротили нос, а рядовые казаки, особенно из числа не слишком умных, частенько задирали охранявших дипломатическую миссию стрельцов и боярских детей. Однако далеко не все на Сечи относились к Москве враждебно.

Как-то поздним вечером, когда добрые люди уже ложатся спать, к Рюмину заявился известный своими набегами на турок Яков Неродич по прозвищу Бородавка. В отличие от шляхтича Коношевича-Сагайдачного, Яков происходил из простых казаков и всего в этой жизни добился сам головой и саблей.

– Доброго здоровья, пан посол! – с кривой усмешкой поприветствовал он дьяка. – Гостя незваного примешь ли?

– И тебе не хворать, атаман, – отозвался Рюмин, показывая на лавку. – А что до приема, так это смотря с чем пришел…

– Слышал я, что наш гетман тебя неласково принял?

– Лично мне от Сагайдачнго ласка без надобности, чай он не девка.

– Ха-ха, – искренне развеселился Бородавка. – Я как погляжу, ты, пан посол, в своего царя удался. Тот тоже на язык остер!

Клим в ответ только пожал плечами и кликнул слуг, чтобы принесли вина.

– Выпьешь, атаман?

– С хорошим человеком, отчего же и не выпить? – охотно согласился казак.

– За здоровье его царского величества Ивана Федоровича Мекленбургского! – провозгласил дьяк.

– Добрый вояка, – одобрительно кивнул Яков и в два глотка осушил поданный ему кубок, после чего вытер пышные усы и добавил, – вино тоже доброе!

– Вы встречались с ним? – высоко поднял бровь Клим.

– Та было разок, – ухмыльнулся Бородавка, но в подробности вдаваться не стал.

– Что же, теперь давай за твоего короля? – предложил Рюмин.

– Тю! – скривился как от касторки гость. – Та хай ему грец, собаке!

– Не любишь Сигизмунда?

– А он не девка, чтобы его любить! – хохотнул казак, но тут же посерьезнел и протянул кубок. – Давай лучше выпьем за всех добрых людей, какого бы они звания не были. За тех, кто с погаными воюет на суше и на море. Кто христиан вызволяет из неволи.

– За такое грех не выпить, – согласился дьяк, наполняя чаши.

– А теперь скажи мне, пан посол, – перешел к делу атаман, отодвигая от себя опустошенную чару. – За каким бесом твой царь прислал тебя к славному низовому воинству?

– Слышал ли ты, что донские казаки год назад захватили Азов?

– Так про то разве глухие не слышали! По всем шинкам, да майданам[13] бандуристы поют песни о славных степных рыцарях, постоявших за христианскую веру.

– А ведомо ли тебе, что турецкий султан намеревается примерно их наказать и собирает для того большое войско?

– И это не тайна.

– А не думаешь ли ты, атаман, что запорожским казакам не пристало в таком деле оставаться в стороне?

– И что тебе на это Сагайдачный ответил?

– Сказал, что у короля Сигизмунда с Османом мир и что он его рушить не станет!

– Гетман и старшина, а так же все реестровые жалованья от круля ждут, – презрительно усмехнулся казак.

– Не дождутся.

– Это почему же?

– У Сигизмунда в казне мышь с голодухи повесилась. Нет у него денег!