Путешествие в молодость (СИ) - Поляков Эдуард Павлович

Так мы ехали до самого города. Саныч злился, я ржал. Мне около больницы даже в морду дать обещали, если я своё поведение не пересмотрю. Пришлось превозмогать.

Пока Саныч прохлаждался у доктора, я совсем отошёл. И даже взремнул немного. А потом меня разбудил довольный фермер.

— Погнали домой. Излечение обмыть надо, — подмигнул он мне.

— Фига се наука как далеко зашла, — удивился я.

— Да какая к херам наука. По науке три дня обрабатывать и расчесывать это дело нужно было. Мы по старинке. Под котовского и дустом сверху.

— А сюда нафига мы перлись, если это и дома можно было сделать? И нафига ты меня с собой попёр, если у тебя тут вип-условия? — не въехал я.

— Ты дурак? — неподдельно удивился Саныч. — Дома сам, а тут молоденькая медсестричка есть. Она всю грязную работу своими ласковыми пальчиками и сделала. И даже мылом душистым всё помыла. Хочешь, понюхать дам?

— Да иди ты, — отмахнулся я.

— Вот и я о том же. Так, я не понял, ты вискарь или конину будешь? Я тут один кабачок кайфовый знаю.

Ох, тяжёл крестьянский труд,

от него и кони мрут,

Всё на мне хозяйство дом

пропитался весь говном,

Ох, тяжёл колхозный труд,

на меня весь день орут,

Председатель и парторг,

хоть живьём ложися в морг!

“Сектор Газа”

Напевал я, безжалостно истребляя сорняки на бабкиной делянке с картошкой. Её копать уже скоро, а позьмо заросло так, что не поймёшь, где что. Вот и проявил я инициативу на свою голову. Точнее, ляпнул не подумавши, а бабка меня этим озадачила.

— Инициатива, любит инициатора, — сказала бабуля. — Вот и помогай.

Правда, вместо слова “любит” она адаптированный сельский вариант употребила. Как говорится, поражающий глубиной мысли.

Со стороны, это я про прополоть шесть соток картофельного поля не руками, а мотыгой, казалось, легко. Особенно, если чужими руками. А когда сам. Ну его нафиг, такие расклады.

Вот так, работая руками, я познал дзен “Колхозной”.

— Эй, крестьянин, кончай филонить, — прервал мои потуги Чиж.

Дружан разлегся в тени заросшего бурьяном забора, и с довольной мордой трескал честно стыренное с бабкиного огорода яблоко. Как и когда он там материализовался я не засек.

— Неправильно, вы, товарищ Филин, огороды полете. Вы это на трезвую голову делаете, а нужно по-пьяни, — спародировал балбес мультяшного кота, ставшего первым прославившимся дауншифтером и пропагандистом сельской жизни.

— А вы, товарищ Чиж, я смотрю, тоже не по феншую живете. В гости с пустыми руками ходите, яблоки по садам тырите, — парировал я.

— А как иначе. Одни машут мотыгой, а другие на травке балдеют. И заметь, мотыгу держишь ты, — с важным видом выдал юнец.

Вот не переставал он меня удивлять. Каждый день чего-нибудь, да отчебучит.

— Чего? — завис я.

— Ничего. Титул “Знаток олдскула” переходит мне! — усмехнулся Чиж. — Вчера Цоя играли? Играли. Зацепило меня, решил погрузиться в тему. Он оказывается ещё и в кино снимался. Вот теперь и думай, где я этого набрался, — важничал малой, дожёвывая яблоко.

Я лишь усмехнулся. Как там в попсовой песенке то было? “Малыш растет не по годам”… Или там не про юнца, а про половой член?

А пофиг.

Порадовал меня Чиж и точка. Кажись сейчас у молодежи, как-то так изъясняются.

— Так, философ, ты за каким припёрся то? Советы советовать? Так мы без сопливых всё знаем, — огрызнулся я. — А если помогать, то вторая тяпка в сарае.

— По делу я, — вздохнул малой. — Разговор есть, — с максимально серьезной мордой заявил малой и свалил в сторону сарая.

Вернулся он через пару минут. И с мотыгой. Это меня несказанно порадовало. А вот раскрывать причину визита Чиж не спешил. Пристроился рядом и включился в мою битву за чистоту бабкиной делянки.

Дело спорилось. Работали мы молча. И только звон мотыг и щебетание птиц ублажали наш слух.

— Слушай, ты только не смейся. У меня к тебе разговор есть. Серьёзный, — не выдержал Чиж минут через пятнадцать работы.

Квест был практически пройден, а значит можно и поболтать.

— Валяй, — согласился я, вытирая рукой стекающий по лицу пот.

— Короче, — вздохнул дружан. — Я тут вчера сидел вечером. С улицей облом вышел, я дома и завис. Сидел и ковырял на гитаре мелодию одну. Ковырял-ковырял, а потом бах и в голове текст песни возникать начал, — повествовал малой не прекращая махать мотыгой.

— Обо что песня? — заинтересовался я.

— Про музыку. Представь, сидит такой чувак в комнате один. Ни друзей у него нормальных нет. Подруги тоже разбегаются или пользуются им. В общем, сидит он такой и понимает, что ему только с гитарой хорошо. Только когда её он в руках держит, то по-настоящему счастлив. Вот, — на одном дыхании выложил балбес свою идею.

— Хм, — задумался я. — Тема, кажется, не сильно избитая и может прокатить.

— Да-да-да, — обрадовался малой.

Я остановился, пристально посмотрел на другана, набрал в легкие воздух и запел:

“Пой же, пой. На проклятой гитаре

Пальцы пляшут твои вполукруг.

Захлебнуться бы в этом угаре,

Мой последний, единственный друг.

Не гляди на её запястья

И с плечей её льющийся шелк.

Я искал в этой женщине счастья,

А нечаянно гибель нашел.

Я не знал, что любовь — зараза,

Я не знал, что любовь — чума.

Подошла и прищуренным глазом

Хулигана свела с ума.”

Чиж застыл, как истукан, и смотрел на меня с раскрытым ртом.

— Ну да, что-то это я и хотел. А это кто? Это твоя? А аккорды покажешь? — засыпал он меня вопросами, когда переварил поступившую информацию.

— Песня не моя. Называется, “Пой же, пой”. Кто придумал музыку — не знаю, автор строк, если мне не изменяет память, последний поэт деревни. То бишь — Есенин. Знаешь такого?

— Чего? — не въехал малой.

— Ну, поэт такой. Известный. Он ещё про “Белую берёзу под моим окном, что принакрылась снегом, точно серебром” написал. Ты в школе это должен был учить, — охренел я от пробелов в знаниях отечественной классики. Тем более, по деревенской тематике.

— Про берёзу слышал, а про гитару нет, — взгрустнул малой.

— А ладно, забей, — усмехнулся я и срубил финальный на сегодня сорняк. — Поработали знатно, погнали творчески развиваться и морально разлагаться, — подмигнул я другану.

На сегодня наше моральное разложение заключалось в самогоне и исполнении самобытной музыки. Остальное, приелось как-то. Даже бабы.

Да и Чиж после избавления от мандавошек, как то к противоположному полу охладел. Или просто более разборчивым стал.

Страх взял верх над гормонами.

Кажется, так это по науке трактуется.

Заседание нашего “Колхозного панк-клуба” мы устроили на крылечке бабкиной бани. Удобное, я скажу вам, место. Никто нам не мешает, и мы никого не тревожим. Птички поют, огород зеленеет.

Красота.

И опять же, до погреба, в котором закусью разжиться можно, совершенно не далеко. А если перебрал, то в бане отлично выспаться можно. На скамейке спать неудобно, правда, ну так, когда в каждом глазу по нольпяхе плещется, на такие мелочи плевать.

Пока Чиж накрывал поляну, я сгонял за своей гитарой. А без неё никак. Музицировать и творчески развиваться же сегодня собрались.

Накатили по первой, потом по второй и разговор у нас пошел. Точнее песня пошла. Чиж мастерски подхватил акустику и нежно провел по струнам. Взял блатной аккорд и запел:

“Я лежу, на небо гляжу,

Образ твой на нём собирая.

Ведь тебя до сих пор я люблю.

Это я уж точно знаю.

Не могу тебя я забыть.

Не могу! Тебя везде вижу.

Я не знаю, как мне быть.

Я везде твой голос слышу”.

Заливался Чиж, старательно изображая чёткий пацанский голос. Такой, слегка гнусавый, слегка не смелый, но вызывающий трепет наивных женских сердец.

— Припева ещё нет, я сразу второй куплет начну, — не переставая наигрывать мелодию, подмигнул мне малой. — Он мне больше всего нравится.