Андpе Олдмен - Ум на три дня

Ловкач застыл с поднятым посохом и грозно глянул на собравшихся. Смех затих, словно все дружно воды в рот набрали.

— Как! — горестно воскликнул Ши. — Неуважение к суду? Да вы достойны самого сурового наказания! Тридцать ударов каждому вот этой палкой!

Старейшина в испуге простер руки к помосту и попытался замолвить словечко за неразумных сельчан:

— Помилуй, о учение мудрейшего Куббеса…

— Тридцать пять ударов! — безжалостно сказал Ши.

— Но мы не…

— Сорок!

Стало так тихо, что слышно было, как вяло ползает по чьей-то лысине одуревшая от духоты муха.

— Ладно, — смилостивился наконец Ловкач, снова усаживаясь на ковер. — Учитывая темность вашу и необученность достойным манерам, повелеваю в качестве уплаты за смех принести сюда к вечеру тридцать штук аренджунской парчи или иного достойного материала — по числу присутствующих. Это послужит вам хорошим уроком.

— Помилуй, — робко встрял старейшина, — да где же мы возьмем столько материи?! Лавка у нас одна, но в ней давно пусто, торговцы у нас редко бывают…

— И тех не станет, если я расскажу, как вы тут купцов привечаете, — проворчал Ши Шелам. — Хватит болтать, подчиняйтесь решению суда! Тот, кто вернется с пустыми руками, получит сполна свои удары, а также суфейское проклятие силой этого магического жезла!

И он грозно потряс посохом.

Стеная и охая, селяне потянулись к выходу. Старейшине Ловкач велел призвать местных тяжущихся. Пока старик отсутствовал, они с Конаном обсудили положение дел. Все шло, как задумано: если расчет Ловкача окажется верен, то вскоре побитые молью штуки из дома старьевщика снова окажутся в их руках. И тогда можно будет обменять их на то, за чем они прибыли в Усмерас.

— Не пойму только, почему просто не взять, что нам нужно, — сказал киммериец. — Как-то упустил, зачем вообще надо было везти сюда материю. Разве местные олухи так уж держатся за эту дрянь? — Дрянь не дрянь, — отвечал Ши, — а трогать ее, согласно обычаю, нельзя. К несчастью будто бы. Но, мыслю, здешние жители не устоят перед нашим предложением: как ни как прибыток, а о ведь ветер вскоре сдует…

Подобострастно кланяясь, вошел старейшина. За ним в дом ввалилась галдящая орава женщин, закутанных в цветастые ветхие платки, с чумазыми лицами и дешевыми монистами на шеях. Они толкались, стараясь перекричать друг друга и протиснуться поближе к помосту.

— Что такое? — испуганно вскричал Ши, который всегда побаивался "дщерей человеческих". — Зачем их сюда?!

— Так они вот, того… тяжущиеся… — пролепетал старейшина, боясь, что снова навлечет на свою голову гнев мудрого суфея.

Одна из женщин, довольно, должно быть, симпатичная, если ее хорошенько отмыть, упала перед Ши на колени и поцеловала полу его халата. Ши, сидевший на ковре по-турански, уперся в пол руками и отъехал на своей тощей заднице подальше, словно опасаясь, что она его укусит.

— О справедливый судя, — завела селянка на удивление низким голосом, — снизойди до нужд наших во имя милостивой Иштар…

— Нет-нет, — махнул Шелам на нее ладошкой, — во имя Иштар не могу. Это вне моей компетенции. Мог во имя Бела…

— Бела так Бела, — тут же согласилась истица, — он тоже, сказывают, мудр да пригож. Рассуди, о почтенный суфей, нашу тяжбу к старейшинам нашим…

— Ого! — не удержался "почтенный суфей". — Высоко метишь, женщина!

— Да как же мне не метить, если старцы наши совсем из ума выжили, — сварливо зачастила селянка, усаживаясь поудобнее на пятки. — Что творят, окаянные! Дока Хабишева, значит, на овине огонь запалила, а Нелжид этот напился раки и поле, значит, хвост шакалий, а она-то думала, что то не Нелжид вовсе, а Бабиль ейный, и ну ему в лицо лучиной тыкать…

— Постой-постой, — взмолился сразу одуревший от этого словоизвержения Ловкач. — Какой Бабиль? Какой хвост шакалий? И при чем здесь старейшины?!

— Да я ж говорю, — истица поправила платок, собираясь с мыслями, — думала дочка Хабишева, что Бабиль это, слышит, грузный кто-то карабкается, Бабиль-то тощий, что твой палец, а Нелжид, значит, толстый был, она глянуть-то решила, запалила лучину, а как рожу-то его увидела пьяную, спужалась да и обронила огонь. Огонь обронила, овин и займись. Овин займись, да и сгорел совсем, и Нелжид сгорел, а дочка Хабишева, значит, выскочила. Выскочить-то выскочила, да смотрит: и дом уже занялся. Она в крик, люди выбежали и за водой к колодцу. А нет там воды! Пять домов так и сгорело. Сколько говорили старейшинам, что новый колодец рыть надо, из старого-то вода уходит, а они только плеши свои чешут да ворчат — долбежу, дескать, много, камни тут у нас, а не земля, работников с кирками нанимать надо. Самим-то нам кирок разве не купить? Так нет, жадность все ихняя, копют все на подати да подарки суфеям, а что ни попить током, ни помыться, ни огненного петуха залить, так это им до места до одного…

— Ша! — рявкнул Ловкач таким голосом, что Конан одобрительно хмыкнул. — Уймись, женщина, или я велю бить тебя по пяткам пока не посинеют! То, что ваши старейшины копят на подати, это мудро, а то, глядишь, понаедут сборщики да не такого петуха вам пустят. И подарки суфеям на празднике или суде — дело святое. Но и ты в чем-то права: негоже оставлять селение без воды. Что предлагаешь-то?

— А предлагаю я, о горшок знаний, назначить на его вот место, — она кивнула на помалкивающего старика, — нас, женщин…

— Всех сразу, что ли? — не понял Ши.

— Зачем всех, — скромно потупилась истица, — возьми хоть меня — чем не умна да пригожа?

Но тут поднялся такой гвалт, что Ловкачу снова пришлось надрывать горло, водворяя порядок.

Когда порядок водворился, судья поводил носом по свитку объявил, что делу сему помочь можно, дело в общем-то плевое, если женщины считают себя умнее мужчин, то можно и им поверховодить.

— А для того, — возгласил Шелам, — выполните вы, домогающиеся многого, одно мое нетрудное зданьице. Ежели увижу, что справились, то именем Бела назначу самую смышленую в начальники. Устраивает?

Селянки хором подтвердили, что сие решение справедливо.

Ши пошептался со стариком, тот ушел и вскоре вернулся, нес в руках плетеную корзинку, закрытую крышкой. В корзинке что-то шуршало и ерзало. Шелам поводил над ней руками, пошептал, затем торжественно вручил истице и объявил поручение: трижды обнести корзину вокруг Усмераса.

— Крышку не открывать, — грозно добавил он, — зверь там сидит чудной, а видеть его не обязательно!

Женщины гуськом потянулись к выходу, торжествующе поглядывая на старейшину, тот же, когда помещение опустело, кинулся целовать руку Ловкачу.