Николай Ютанов - Путь обмана (сборник)

На площадку перед промтоварным лабазом выпрыгнула пожарная машина. За ней — желто–синий «жигуль». Судя по треску в репродукторе, в «жигулях» отчаянно рвали пачки секретных указаний. Наконец радостный голос возвестил: «Товарищи! Внимание! Опасность радиационного поражения! Выброс на четвертом реакторе сосновоборской АЭС! Всем приготовиться к эвакуации!» Жизнь остановилась. С одной из мини–девочек случилась беда. Белобрысая трехлетняя копейка посмотрела на влажный песок возле пострадавших босоножек: «Отшлепает тебя мама…» — в голосе звучал горький опыт. Бабка с петрушкой перекрестилась. Через переезд одна за другой с рыком покатили боевые машины пехоты. Зеленый огонь, тихий и едва заметный, заплясал, застелился под ребристые скаты военных игрушек. Молодая светловолосая женщина до белых ногтей сжала крюк детской коляски. Левой рукой она потащила к себе старшую дочку–четырехлетку. Казалось, белая краска течет по падающей на лоб пряди. Вихрь БМП исчез в повороте на Горынычево. Из кабины пожарки вылез пожарный молодец. Он нежно положил зад на подножку. Он стащил надраенную каску. «Ну чо вылупились? Гражданская оборона это… учения пи.дуют…» — И получил морковку в переносицу. «Скотина! Хрен бычачий!» — заорала костистая старуха. Зеленый огонь метался в ее глазах. «Да ты чо, мать, о.уела?» Пожарный опасливо привстал. Милиционер, не выходя из ПМГ, давился хохотом. Глотая тошнотворный комок, женщина покатила коляску домой. Старшее чудо потащилось следом, не отрывая восторженных глаз от блистательной машины и желтого зеркала каски. Коляска безвольно катилась к дому. Младший лаокооном сражался со скакалкой. Старшая ползла по тропинке, текущей глубоко в травах рядом с дорогой. Солнечный зайчик ее головы мелькал в древовидных дудках и тимофеевках. Надломанная игла мысли прыгала на дебильной фразе университетских времен «если на город сброшена атомная бомба, немедля приступайте к тушению склада ГСМ…» Зеленый пламень волной взлетел над дорогой и метнулся на площадь. Затанцевал в зрачках мажористых мальчиков и полупьяных старичков. Ниткой черных четок подлетели черные «волги». Щелкнули дверцы. Вышли лидеры. Областной мэр с выкаченным подбородком, незаметно прогрессирующим в живот. Смуглый подполковник с улыбкой доктора Джекиля и глазами мистера Хайда. Кучка белощеких серых костюмов для отряхания плеч и поднятия век.

— Товарищи! — Мэр выкатил руку с противогазом. — …мировой империализм… отнестись с пониманием… да…

— Между прочим, — сказал песочный старичок, смущенно выдыхая в ладошку пары вермута и поворачиваясь к коллегам, — германский–то канцлер приказал бункерсверу выметаться из бункеров и прекратить «идиотические игры»!.. Мужики, может, красненького?..

Зеленое пламя взметнулось к тополям. Усталые глаза на бесцветных лицах, больных или пропитых. Мыльные пузыри в двубортных пиджаках, медленно всплывающие над крышами, лопающиеся на ветру и заливающие дома цементной сыростью. Огородные пугала с фонарями пуговиц, окнами орденских колодок и кокардами на чугунках. Танки и звездолеты, облицованные золотыми червонцами. Подводные лодки и межконтинентальные снаряды, сложенные из свиных окороков, женских трусиков и кочанов капусты. Чаны с биопассиваторами и суперфосфатами, льющие гнойные дымы в стада кривобоких длиннозубых лошадей. Громадный мясистый пелвис, молотом вбивающий в душную грязную пену приподнятые головы человеков. И мумия фараона, несостоявшимся щелкунчиком кувыркающаяся вниз по склону треснувшей пирамиды…

Санька попробовала ногой мягкую воду. Пружина волны мотнула поплавок и разбилась о танк с аммиаком. Санька подсекла, плотвуха искрой вылетела из черной воды. Санька прищурилась на солнце. В полузатопленном лозняке хлюпнула рыба. Надо полагать, Денис уже не придет. Леска с писком легла на удочку. Санька сковырнула невостребованного шитика, нашипела на своенравный крючок и пропихнула прут кукана под жаберную крышку плотвы. Солнце запрещающе краснело на склоне небосвода. Санька вскарабкалась по темной железной лестнице аммиачного танка. Из–под гнутого люка одуряюще пахло семикопеечными коржиками. Санька спустилась на берег и побрела по угольной пыли. Возле брошенного экскаватора лежала мертвая сорока. Санька поковыряла ее удочкой:

— Траванулась собачка…

С угольной горы Санька заглянула в кабину. На сиденье грелась зеленая плесень. Стекляшки примитивной приборной доски закакали сороки. Денис врал, что после захода солнца сюда приходит Крези Диггер — бессмертная совесть не выполнившего план экскаваторщика. Кре–Ди лезет в кабину, дергает ручки и отчаянно матерится. Но экскаватор давно мертв, и план выполнить не удается. Кре–Ди плачет, поет до утра песни о трактористах, напившихся пива, а случайных прохожих заставляет чинить экскаватор. Санька с испугом глянула на солнце, покатившееся по горизонту. Врал–то врал, но хрен его… Она лихо сбежала с угольной кучи на шпалы заброшенной узкоколейки.

Небо приторно отражалось в голубых пятнышках льна. Ветер летел по полю, и казалось, что земля, словно лошадь, трясет шкурой, сгоняя назойливых оводов. Саньке почудилось, что трава шевелится, настороженно трогает ее пальцы и пятки, словно проверяет — свой ли… Возле высоковольтной линии появились дозорные шмели. Они летели над травой, сглатывая солнечный свет титановым ворсом толстых холок. С тропинки взметнулась пыль и горячим наждаком хлестнула по ногам. Санька вскрикнула и отпрыгнула в траву. И снова земля повела травяной шкурой. Пыль зазмеилась вдоль тропинки. Санька стряхнула на ладонь длинную желтую ягоду малины и пошла в обход через крапиву.

Санька прошла в тени стальной опоры под равномерным жужжанием высоковольтной линии, рассекающей поле наискосок. Она вдруг вспомнила, что обещала маме вернуться пораньше. Вездесущий запах аммиака остался позади. Здесь пахло горячей пшеницей и вечерней рекой. В натекающем сумраке Санька увидела, что в ее следах качается низкое зеленое пламя. Она макнула кончик удочки в горящую пыль.

— Эй, пацан? — сказал из полумрака высокий голос. — Дай–ка папироску…

— Я — не пацан, — сказала Санька. — Я — девочка.

— Деточка так деточка, — сказал голос. — Ты мне папироску дай.

Саньку цапнули за шиворот, качнули.

— За линию носило? — брезгливо сказал голос. — Во гадость–то… — И отвесил Саньке леща.

Санька шмякнула рыбой в темноту и, сорвавшись с руки, дернула вперед по дороге, проклиная светящиеся следы. Сзади кто–то заплакал. Санька тормознула и присела на кучу хвороста на обочине. Из садика, где караулил голос–прилипала, текли всхлипывания. Перебравшись через сухую канаву, Санька сунула нос в штакетник. Под яблоней в свете двух карманных фонарей стояла толстая девица–панкеральша. Бахил на ней не было, и правая нога уныло наступала на левую. Двое парней держали девицу за руки, а третий машинкой для овец со стуком резал под корень дождевальную установку на ее голове. Половина прически была вычищена, и голова напоминала жуткую инопланетную дыню с клочками синюшного мха. Девица рыдала. Санька сглотнула. На ступенях веранды сидел панк–единомышленник. Гребень его был срублен, а лицо поспешно умыто. Он смотрел в стенку и хотел плакать. Рядом демонически блестел белками высокий юноша в берете и комбинезоне десантника. Значки и эмблемы горели на груди, плечах и голове. Он был суров и уверен, что ни вошь, ни гнида не потревожат лысые черепа нашей молодежи…