Алексей Волков - Гусар бессмертия

– Фомин! Аппель! – Майор еле остановил скакуна.

Только теперь, под звук трубы, он взглянул на руку. Ментик на рукаве был вспорот, плечо побаливало, но, похоже, зацепило вскользь. А может, и просто контузило. Зато кисть руки распухла, а кровь текла с нее так, будто в жилах ее было с явным избытком.

Почему-то вспомнился Мезенцев. Говорили, что у него оказались перебиты какие-то сухожилия и правая рука теперь не действует. Неужели и тут?…

А еще могут отрезать, и останешься на всю жизнь одноруким…

Но аппель созывал рассыпавшихся гусар, и привычный сигнал помог справиться с мгновенной слабостью, заставил думать о другом.

Шеренги нарастали. Орлов мельком взглянул на ряды.

– Первый полуэскадрон – цепляй орудия! Где Кузнецов?

– Убит, ваше благородие! – отозвался Трофимов. – Человек с десяток положили нехристи.

Эх, старый унтер! А ведь срок службы давно прошел! Но даже на сожаление времени не было. Ближайшая французская колонна повернула к захваченной батарее и бегом бросилась в атаку.

– Убитых и раненых забрать! Второй полуэскадрон – к атаке!

Колонна была батальонной. Многовато против одного эскадрона, тем более для его половины. Но другая должна была вывезти трофеи, а прочее – судьба.

Гусары возились с запряжками, делая то, что перед ними делали французы, но в обратном, если так можно выразиться, порядке. Благо, с лошадьми все привыкли иметь дело, и уж заставить их слушаться умели всегда.

Строй бегущих нарушился. Сейчас они неслись нестройной толпой, и появился небольшой шанс опрокинуть их, задержать на какое-то время.

Французский командир тоже осознал опасность, и барабаны тревожно затрещали. Солдаты стали останавливаться, собираться в колонну, которая вмиг ощетинилась штыками.

Орлов обернулся. Первый полуэскадрон уже тронулся с места. Некоторые из шести пушек тянуло только по паре лошадей, постромки остальных скакунов были перерублены удиравшими артиллеристами, а ловить сбежавших коней по всему полю явно не было времени.

Левая кисть ныла. Майор попытался пошевелить пальцами, что удалось с некоторым трудом.

– Вы ранены? – Трофимов обошелся без титулования. – Надо перевязать!

– Потом, – отмахнулся Орлов.

Батальон вновь двинулся вперед, хотя и гораздо медленнее. Стоять и смотреть, как на твоих глазах увозят твои же орудия, было невозможно. Но и решимость гусар, явно готовых броситься в отчаянную атаку, тоже вызывала определенное уважение.

Еще одна колонна повернула в их сторону. Но эта была достаточно далеко и могла успеть лишь к шапочному разбору.

– Орлов, уходи! Я прикрою! – подскочил Лопухин, до которого дошло известие о ранении командира.

– Князь, займи свое место, – отозвался майор.

– Но ты ранен…

– Ну и что?

Если бы хоть были ружья, чтобы попробовать сдержать неприятеля огнем! Но кроме все тех же шестнадцати мушкетонов ничего серьезного у гусар не имелось. Зато французы при попытке атаки запросто могли бы положить если не всех, то не меньше половины.

Меньше сотни саженей. Пора что-то решать. Стоя на месте, обрекаешь себя на уничтожение, атакуя – на разгром.

Взгляд назад. Гусары вовсю погоняли лошадей. Путь перед ними был свободен. Будь у французов конница, их легко бы перехватили, а так – уже по-любому не успевали.

– Отходим. – Майор еще заставил себя посмотреть на поле недавней атаки: не лежит ли где тело в знакомом черном мундире?

Есть бегство, а есть отступление. Полуэскадрон организованно отходил на рысях, дабы никто не мог упрекнуть в трусости.

– Какие потери? – спросил Орлов у Лопухина.

Он слышал, однако десяток человек – убиты или же, что называется, выбыли из строя?

– Четверых наповал и шестеро раненых. С тобой – семеро.

С другой стороны уже торопливо выдвигался еще один эскадрон черных гусар, чтобы прикрыть товарищей. Еще минута – и сам Мадатов налетел на Орлова почище любого француза.

– Молодец, майор! Как есть – молодец! Пехоту спас, пушки из-под носа уволок… – Князь обнял Александра, дружески стукнул его по плечу и вдруг посмотрел на руку Орлова. – Да ты ранен?

– Пустяки. – Рука ныла все сильнее, и приходилось прилагать усилия, чтобы не показать этого.

– Лопухин! Принимай команду! И никаких возражений!

Напряжение боя уже схлынуло, и возражать майор не собирался. Кровь продолжала течь, и даже странно, что еще не вытекла вся.

Кто-то бинтовал, кто-то поддерживал, а потом прямо под открытым небом какой-то врач дал стакан водки и долго ковырялся в руке, сшивая, накладывая лубки…

После Бауцена стороны заключили перемирие на три месяца. Возможно, Наполеон надеялся как-то упрочить свои позиции, получше подготовить армию, а то и – кто знает? – превратить перемирие в мир. Повторный поход на российские просторы был невозможен, но хоть свести результаты к ничьей, раз победа не удалась! Лютцен и Бауцен показали союзникам, что Франция еще сильна, так какой им смысл продолжать войну?

На деле результаты были прямо противоположны. Дипломаты провели неплохую работу, и объявившая не столь давно нейтралитет Австрия в очередной раз объявляла Наполеону войну. Теперь к окончанию перемирия союзники готовились выставить против Наполеона три армии, костяк каждой из которых составляли русские войска. Вторая гусарская дивизия вошла в Богемскую армию прусского фельдмаршала Блюхера. Александр с каким-то непонятным упорством всюду стремился выставить на главные роли всевозможных иноземцев, и в войсках распространялась горькая шутка Ермолова, которой тот якобы отозвался на фразу Императора о желательной награде: «Государь, произведите меня в немцы!»

Хотя как раз к пруссакам, которые наряду с русскими вошли в армию Блюхера, русские всегда относились хорошо, как к своим испытанным союзникам. Да и самого Блюхера, переименованного солдатами в Брюхова, искренне любили. Им импонировали не только его несомненная храбрость старого солдата, но даже показная грубость, достойная профессиональных вояк.

Орлов прибыл в полк, едва сняли лубки. Кисть действовала плохо, пальцы почти не слушались, так и норовили выпустить самый легкий предмет, который пробовал взять майор, однако сидеть в тылу из-за подобной ерунды было стыдно. За взятие орудий Александр получил самую почетную награду, на которую только мог претендовать офицер, – орден Святого Георгия, и теперь буквально не расставался с ним, цепляя на любую форму одежды.

Он уже твердо решил, что поселит в далекой Орловке тех из гусар, которые отслужат свое и выразят желание поселиться в имении бывшего командира. Да и не только гусар. В последнем письме говорилось, что Орловка осталась без священника, и теперь Александр исподволь обхаживал отца Феофана, уговаривая того после войны отправиться из Первопрестольной в сельскую глушь. Отец Феофан мялся, не давая согласия, но и не возражая.