Последняя из рода Мун: Семь свистунов. Неистовый гон - Ирина Фуллер

следом, напряженный и сосредоточенный, готовый в любой момент броситься на ее защиту. Имея такого высокого, широкоплечего сопровождающего, Элейн чувствовала себя достаточно уверенно, чтобы обойти Ковина и встать перед ним. Чуть сощурившись, она взглянула на его неестественно бледное лицо. Он поднял взгляд покрасневших глаз и вздрогнул.

– Элейн Мун, – прошептал он и, сжав челюсти, глубоко вздохнул. – Элейн Мун…

Она бросила взгляд на Оддина. Выражение его лица говорило: «Вот-вот!»

Ковин же уронил голову и вцепился в волосы.

– Я не должен был… это была неоправданная жестокость. Подлость… Смогу ли я когда-либо искупить вину?

Элейн чуть наклонилась, пытаясь заглянуть ему в глаза и понять, насколько серьезен он был. Если Ковин и притворялся, то делал это исключительно хорошо.

– Единственное рациональное объяснение этому… – Оддин сложил руки на груди, растерянно глядя на брата, – …что ты, Элейн, демон ночи. Видимо, у него на глазах сняла голову с плеч, а потом надела обратно или что-нибудь в этом роде.

– Почти так и было, – пробормотала она.

Несмотря на то, что она видела все собственными глазами, ей по-прежнему было трудно поверить, что Ковин всерьез раскаялся.

Впрочем, что бы его теперь ни ждало, Элейн чувствовала удовлетворение – нет, скорее, безразличие. Она доставила Ковину достаточно проблем и даже, возможно, страданий. Кровной мести она больше не искала, да и спасать Нортастер от жестокого мормэра расхотела. И почему она возомнила себя судьей и палачом? Сил искать ответ на этот вопрос не было.

– Я очень хочу спать, – выдохнула она.

Ковин продолжал сокрушенно качать головой, что-то бормоча под нос. Оддин с беспокойством взглянул на него, затем на Элейн.

– Сломала мне брата, теперь хочешь улизнуть?

– Я хочу упасть прямо здесь и уснуть как минимум до утра.

– Дурная идея, мешаться будешь, – хмыкнул Оддин и жестом предложил ей подойти ближе. – Отвезу тебя в дом матери. Утром все решим.

Он хмыкнул, обернувшись на Ковина. Затем поискал глазами кого-нибудь из полицейских. Дав поручение высокому худощавому мужчине приглядывать за мормэром, Оддин подошел к тому месту, где оставил лошадь.

– Где Ветер? – спросил он, оглядывая забор.

Элейн догадалась, что это было имя коня.

– Убежал, наверное, – предположила она, держась на ногах из последних сил.

– Убежал? – фыркнул Оддин. – А куда, не сказал? Серьезно, Элейн, если насчет брата у меня претензий нет, то за коня могу и в темницу отправить на пару дней.

Она даже говорить уже не могла. Покачнувшись, Элейн почувствовала, что теряет ощущение земли под ногами. Второй раз за вечер мир перед глазами померк.

Просыпалась Элейн медленно. Открыв глаза, она обнаружила себя в довольно богато обставленной спальне. Помещение было небольшим, но элегантным, с оливковыми гардинами на окнах и парчовым балдахином над кроватью. Подушки вкусно пахли – такую ароматизированную воду Элейн никогда не использовала.

На кушетке рядом с кроватью обнаружилось красивое платье. Она знала, что среди знатных дам оно считалось бы повседневным, а то и простоватым, но у нее даже нарядное красное «для особых случаев» выглядело не так эффектно. Наряд оказался чуть великоват, но не выходить же в коридор в одном исподнем с криком «Где я и где моя одежда?!».

Разумеется, она догадывалась, где была. Если Элейн случилось потерять сознание в присутствии Оддина, скорее всего он и позаботился о том, чтобы остаток ночи она провела в мягкой кровати.

Сев в постели, Элейн попыталась привести мысли в порядок. Здесь, в Нортастере, ее больше ничего не держало. Жизнь снова потеряла цель и смысл. Следовало бы вернуться в Лимес. Возможно, старый хозяин примет ее обратно. Но от мыслей об этом становилось тошно. В Лимес она не хотела. Возвращаться к старой жизни – тоже.

Рука потянулась к прикроватному столику и нащупала колоду. Элейн почти не удивилась: она будто чувствовала, что карты были рядом, словно ощущала их присутствие. Пришло осознание, что они не просто давали подсказки, но дарили успокоение. Как если бы ласковая рука матери касалась ее души, отгоняя тревоги и позволяя освободить сознание от всего лишнего.

Сглотнув ком в горле, Элейн принялась помешивать карты, получая удовольствие от самого этого действия. Наконец, она вытянула одну.

В комнате – судя по всему, спальне – сидели двое, мужчина и женщина. За их фигурами угадывалась детская люлька. Мужчина казался глубоко озабоченным. Внимание женщины же привлекла гостья в синем платье.

В комнате – судя по всему, спальне – сидели двое, мужчина и женщина. За их фигурами угадывалась детская люлька. Мужчина казался глубоко озабоченным. Внимание женщины же привлекла гостья в синем платье.

Семья. Элейн увидела семью, которой ей всегда так не хватало. И еще ощутила страх потери. Но фигура женщины в синем платье дарила надежду. Семья – это немного больше, чем люди, связанные кровными узами. Родной по крови человек может быть жестоким, требовательным, безразличным. И в то же время родная душа – это то, что дает поддержку, дарит силы, помогает преодолевать любые трудности. Семья – это люди, с которыми ты хочешь разделить свои радости и которые помогут в трудностях.

Элейн решительно встала с постели и взяла приготовленное для нее платье.

Удостоверившись, что туалет был совершен как положено, она вышла в коридор. Спустилась на первый этаж и поняла, что не ошиблась: это был дом госпожи Торэм.

В столовой завтракал Оддин. Он расплылся в широкой улыбке, заметив Элейн, и она против воли ответила ему тем же. Разумеется, не демонстрируя все зубы по его примеру, а лишь позволяя уголкам губ ненадолго подняться. Но внутренне она сияла, как и он. Отметив эту реакцию, Элейн одернула себя и постаралась сосредоточиться на завтраке.

Пока она пыталась утолить голод, борясь при этом с тошнотой, возникшей, видимо, из-за переутомления, Оддин рассказывал ей самые свежие новости: Ковина отвезли домой, госпожа Торэм уехала в Альбу рано утром. Возможно, ненадолго, но кто знает.

Реакция общественности все еще не последовала, но было рано о чем-то говорить. Прошло слишком мало времени.

– Я тоже скоро уеду, – сказала она, ощутив, как тоска накрыла при мысли об этом.

Лицо Оддина изменилось. Он стал более серьезным, нахмурился.

– Куда ты отправишься? – спросил, прокашлявшись.

Когда ей было десять и она шла из Думны куда глаза глядят, в ее тогда еще детскую голову не закралась мысль, что у нее могла остаться семья. Элейн была ребенком, на глазах которого совершилось ужасное злодеяние. Глубокая рана от потери и нежный возраст не позволили ей сообразить: