Вадим Саитов - Цитадель души моей

Так что в чистом поле или перелеске каком — умение полезное, не спорю. Только вот в лесу и просто видимости на верс не всегда будет, стрелять с такого расстояния подавно никто не станет, а от стрелы в упор из куста или из-за ближайшего дерева увернуться нереально. Короче говоря, вся польза в лесу от этого умения — успеешь узнать, от чего помер.

Хотя, с другой стороны, сегодня всё не так уж плохо. Потому что сегодня редкая бестия даже из арбалета с пяти шагов в корову попадет, а уж чтобы какая луком хоть раз воспользовалась — этого я вообще не слышал. Вот вольпы, под свою лапу ложа переиначив, арбалеты частенько с успехом против нас использовали — особенно последние годы. Но тех вольпов уже давно черви сожрали, а остальным бестиям лапы под ложа приспособить пока не получается. Верги — те вообще ни к чему такому принципиально не прикасаются, считая луки и арбалеты оружием трусов. Ну а чекалки и урсы, хоть своих попыток освоить стреляющие оружие и не оставляют, но успехов особых за ними пока не заметно — оно и хорошо. И сегодня звук спускаемой тетивы из-за куста уже не всегда последним услышанным звуком оборачивается. Но нервы щекочет, потому что секунду — другую — после того как ты этот звук услыхал, расстояние оценил и всю бесполезность каких-то движений понял — ты себя на полном серьезе мертвым считаешь.

Ну вот, наклонился я за мясом и — «дзак!» — жестко щелкнула арбалетная тетива за, лежащим в трех пасах от меня, старом, замшелом, грибами и крапивой поросшем, стволом. И тут же — едва-едва успел я в очередной раз себя в мертвецы записать — «так!» — воткнулся болт в дерево у меня над макушкой, осыпав волосы чешуйками сосновой коры.

Тут уж я медлить не стал — подхватил меч с земли и рванул туда, отукда болт прилетел, но не напрямую, а из стороны в сторону раскачиваясь — как знать, сколько там этих арбалетчиков лежит. Чем себя и спас.

Выметнулась с дальнего конца ствола — совсем не оттуда, где арбалетчик прятался — стремительная фигура. Не жди я чего подобного, вполне мог бы сплоховать и на меч вражеский надеться, поскольку двигался противник на удивление шустро — одним прыжком пролетел разделяющее нас расстояние, и, не успев ногами земли коснуться, весь вытянулся навстречу мне в колющем выпаде. От выпада этого я ушел перекатом в сторону, но ушел, прямо скажем, на грани, и начало такое меня неприятно удивило. Это кто ж такой хороший выискался? На нож, наудачу вбок мною метнутый, я особо и не надеялся — не тот противник — но хоть отвлечет внимание на долю мгновения, и то радость. Повернулся, замер в стойке. Почему, интересно, у меня такое ощущение, что я всю дорогу только этой встречи и дожидался?

— Тяжело тебе, наверное, приходится, — сказал я, видя, что противник мой замер, отведя в сторону клинок странно изогнутого длинного меча, и нападать вроде не торопится, — ни воды попить, ни умыться нормально.

«Проглоти язык перед боем», — говорил мне мой первый наставник, — «нет ни одной причины открывать свой рот перед тем, кого собираешься убить». И хотя человеком он был препоганейшим, оружием он владел отменно и причин не верить его науке у меня не повлялось ни тогда, ни потом. Он и умер-то лишь потому, что сам же свое правило и нарушил: захотелось ему поиздеваться напоследок надо мной, поверженным. Более наглядного урока захочешь — не придумаешь. Но это — как оно и с многими другими знаниями бывает — только первая шкурка луковицы. Настоящий мастер и отличается не количеством луковиц в своей корзине, а тем, насколько они у него очищены.

Прищурился враг мой, удивление, в глазах мелькнувшее, в тени ресниц прячет.

— Почему ты так думаеш-ш-шь? — голос шипящий, высокий до свиста. Научи змею разговаривать — такой у неё выговор и будет. Ну да, с эдакой пастью и мечтать нечего оратором стать — не для болтовни она задумана, а совсем для иного.

— Так ты ж, свое отражение в воде увидав, наверняка каждый раз писаешься от страха.

— А… — сверкнули два ряда треугольных зубов в жутковатом подобии улыбки, мелькнул между ними узкий раздвоенный язык, — да… юмор. Непонятна мне эта ваш-ша привычка… некоторых из вас-с — перед лицом с-смерти с-смеятьс-с-ся.

А я тут, похоже, не единственный, кто знает, как цвет луковой шелухи от цвета самой луковицы отличается — клинок в его руке и на волос не дрогнул, но вот хват он, пока говорил, умудрился как-то совершенно незаметно поменять с прямого на обратный. В последний момент я это углядел и успел-таки закрыться от внезапного удара снизу. Еще выпад, еще и еще — каждый раз я едва успеваю удар отвести или уклониться. Бьет быстро, но это еще полбеды — такой ужасающей силы удары, что рука у меня уже звенит, как будто я пол-дня кузнечным молотом махал. Хорошо, что я первый выпад отвести догадался, а не встречным ударом ответить, как он своим замахом предлагал — мог бы и меча не удержать, а то бы и вовсе он мне его обрубил — непрост его клинок, ох, непрост. А еще и арбалетчик где-то там прячется, поклястся готов — очередной болт снаряжает. Я хоть и пытаюсь отступать так, чтобы атакующий меня Ночной Охотник между мной и поваленным деревом был, но плохо это у меня получается. Беда.

— Хорош-шо, — прошипел он, отступив на шаг, — не люблю, когда враг умирает, не ус-с-спев понять, что умер. Выбирай, какую час-сть тела тебе первую отрубить?

А вот это уже ошибка. Даже хуже — глупость. Поскольку шансы свои я уже оценил, на честную победу совершенно уже не рассчитывал и все только выгадывал момент, чтобы вытащить из кармашка короткую деревянную трубку. «Жало Химеры», оно же «Поцелуй ночи», «Последний шанс», «Живи проклятым» и еще с десяток названий. Самое неоднозначное оружие в арсенале егеря. Даже Дерек — живое воплощение целесообразности — относится к нему, мягко говоря, без восторга. Но если Капитан просто предвзят — один раз его этим «Жалом» самую малость не убили — то Трой, к примеру, ненавидит его без всякой явной причины. Так-то я уже давно приметил — чем лучше человек мечом владеет, тем больше ему претит само существование оружия, с помощью которого его без особого труда сможет убить даже пьяный инвалид. Представляет оно собой полую трубку четырех-пяти пальмов длиной, внутри которой сидит дюжины полторы опушенных на толстом конце игл шавийского терновника. Иглы вымочены в отваре, приготовленном из мяса маленьких полосатых морских улиток, добываемых где-то у побережья Баетики. Улитки эти редкие, добыча их дело непростое и опасное, оружие получается весьма недешевым, но спрос на него всегда имеется — попадания даже одной иглы «Жала» достаточно, чтобы очень быстро вывести из строя любого бойца, в лучшем (для него) случае на пару недель. А две-три иглы — это гарантированная, быстрая и весьма болезненная смерть. Пришло оно к нам с Сицилии — сначала такие иглы начали применять (и до сих пор применяют) профессиональные убийцы Острова. В «Шепоте смерти» игла одна, летит она (благодаря длине трубки) довольно далеко, но, в то же время, применение «Шепота» требует особых условий и немалой сноровки. А вот потом появилось «Жало», которым может воспользоваться любой человек в любой момент. Оружие, не спорю, своеобразное и со своими особенностями. Против вергов его, к примеру, использовать совсем не рекомендуется — очень уж оно их злит. Вспомнить вот Рива того же, вергами замученного — с чего бы иначе вергам его из лагеря красть понадобилось, если бы он днем ранее «Жало Химеры» в морду теснившей его бестии не разрядил. Знай Рив заранее, как оно обернется, вряд ли бы он захотел такой ценой три дня жизни себе выиграть. Ну и вообще — недостатков у «Жала» хватает: летят иглы недалеко, пробивная способность у них никакая, да и одноразовое оно. Но зато и увернуться от роя разлетающихся во все стороны иголок практически невозможно.

— Язык, — сказал я, поднося трубку к губам.

Бестия даже дергаться не стала, хоть я и ожидал сумасшедших кульбитов в попытке увернуться от игл — или Ночным Охотникам это оружие вовсе незнакомо? Свистнул вспоротый иглами воздух, я выдохнул и опустил руку. Ну, вот и всё.

Но враг почему-то не спешил падать в корчах. Медленно поднял руку, провел ладонью по лицу, смахнув парочку игл. Выступившие капельки крови размазались по щекам короткими черточками.

«Сейчас», — подумал я, — «вот сейчас…»

— Ты, наверное, не з-с-с-нал, что на нас-с-с не дейс-с-ствуют яды. Никакие.

Тонкая сухая кожа под его подбородком беззвучно заходила вверх вниз — Охотник смеялся.

— Язс-с-с-ык, ты с-сказ-с-сал? Сс-с-соглас-сен…

И, не переставая смеяться, шагнул вперёд. Ну, вот теперь действительно всё. Весь остальной бой я честно старался «не умереть раньше свой смерти», хотя с каждой секундой все явственнее ощущал полную бесполезность своих стараний. Вне сомнений, в силах Охотника было закончить бой пятком ударов, но он умышленно затягивал его, раз за разом пытаясь нанести мне рубящий удар снизу поперек подбородка — явно целясь выполнить свою угрозу. Тоже глупость, конечно, но в своей неспособности воспользоваться этой глупостью противника я уже не смоневался. Да и глупость ли — все кошки играют с мышами, и не в праве мышей называть это глупостью. Слишком разны силы. Про прячущегося где-то арбалетчика я уже и думать забыл — толку-то — поэтому прозыучавшее вдруг «дзак!» было для меня такой же неожиданностью, как и для моего противника. Был я в этот момент уже совсем плох; отбивался, прислонившись к дереву и держа меч в левой руке — правую он мне отсушил, просто локтем в плечо заехав и ногу левую проткнул под коленом — не смертельно, но и не попрыгаешь. Не без оснований считал я эти секунды последними в своей жизни, поэтому вид падающего набок тела противника меня просто вогнал в ступор на секунду-другую. Хлопая глазами, я разглядывал неподвижное лицо противника: высунувшееся над виском окровавленное острие болта; выпученный глаз с огромными чёрным зрачком, остекленевшим взглядом уставившийся в никуда; оскаленные в жуткой гримасе странные зубы — ни клыков, ни резцов — ряд одинаковых иззубренных треугольников.