Павел Рогозинский - Главный калибр

А потом сбылась мечта его юности о путешествиях в дальние края: вместе с радистом Голиковым, лейтенантом Николаевым и несколькими другими моряками его послали в Соединенные Штаты Америки изучить некоторые новинки зарубежной военно–морской техники.

Казалось бы, следовало только радоваться. Но странное дело! Чанчикова нестерпимо тянуло назад, на Родину. Шла война с фашистской Германией, моряку не терпелось ринуться в бой с наглыми захватчиками. В Америке он считал дни до возвращения.

Наконец, вернулся и услышал прежнее: учись, учи других. Так прошли месяцы, годы. Огромный мир точно замкнулся в бухте Золотой Рог, на берегах которой раскинулся Владивосток.

На Запад посылали других, только не его. Старшина понимал: кому‑то надо оберегать и наши восточные границы, оберегать Владивосток — «город нашенский». Находившаяся у советских границ армия и флот императорской Японии связывали на Востоке наши силы, не давая бросить их против гитлеровцев. И кому‑то приходилось здесь быть обязательно. Все это Чанчиков понимал, но всем сердцем рвался на Запад.

Шел уже восьмой год его службы на Тихоокеанском флоте: уволиться в положенный срок в запас помешала Великая Отечественная. Но вот война закончилась. Фашистская Германия разгромлена. На Тихий океан вернулись товарищи, те, что со славой воевали на Балтике, на Севере, на Черноморье, те, что поднимались по Дунаю до Вены, что форсировали Шпрее и побывали в Берлине.

Все, решительно все вернулись с боевыми наградами. А единственной наградой главстаршины Василия Алексеевича Чанчикова был бледно–голубой значок отличника Военно–Морского Флота.

— С чем, с какими глазами вернусь я домой? — посетовал как‑то моряк. — На другого посмотрят и сразу увидят, как воевал. А я?

Но все эти обидные думы растаяли, как туман, когда торпедный катер, на борту которого был и Чанчиков, вышел по боевому приказу в море и взял курс на японскую военно–морскую базу Юки.

— Наконец‑то! — вырвалось у Чанчикова, когда он узнал, что и для самураев настал час расплаты.

Юки — это вражеское гнездо на побережье захваченной японцами Кореи — крепко пробомбили летчики Тихоокеанского флота. Затем командование послало к Юки два торпедных катера: разведать, много ли уцелело береговых батарей и что вообще там делается.

Катера шли на предельной скорости. Моторы работали безукоризненно, гудя на одной и той же высокой ноте. Делать в машинном отделении главстаршине было абсолютно нечего. Но Чанчиков находил себе работу. Хватаясь за протянутый вдоль бортов леер, он обходил застывших на боевых постах комендоров, спрашивал, все ли ладно, не заедает ли где, не нужна ли помощь? Цепким, придирчивым взглядом светло–карих глаз он окидывал все, что было на палубе, заглядывал к радисту, нырял в носовой отсек, возвращался к себе. Через минуту он начинал обход сначала.

Наконец впереди показалась волнистая линия сопок. Над ними плавали темные клубы дыма. На вражеской базе все еще полыхал пожар. Под черными клубами золотилось пламя. Оба катера сбавили ход до самого малого.

Теперь следовало ждать залпов береговых батарей, засекать их огневые вспышки, следить за всплесками от снарядов… Берег загадочно молчал.

— Не разглядели, что ли, как следует? — недоуменно проворчал командир катера лейтенант Николаев. — Подойдем ближе!

Подошли. Стали отчетливо видны мол, причалы, шхуны, постройки… И по–прежнему полное безмолвие.

Эх, была не была, — махнул рукой Николаев. Высаживаем десант!

Катер мягко ткнулся о причал. Первым с автоматом через плечо и со швартовым концом в руках выскочил на берег Чанчиков. Он ловко замотал канат вокруг чугунной тумбы — кнехта, помог ошвартоваться второму катеру. Разведчики проворно скользнули на причал и скрылись за ближайшими строениями. Там тоже никого не обнаружили.

Причина загадочного поведения японского гарнизона выяснилась много позднее. Командование базы почему‑то решило, что вслед за налетом нашей авиации последует обстрел с моря. Два наших катера приняли за корректировщиков огня тяжелых кораблей, оставшихся за линией горизонта. А что такое огонь флота — японцы знали отлично. И они постарались быстро укрыться в сопках.

Оставшиеся в городе корейцы рассказали через переводчика о жизни под игом захватчиков. Бесконечные налоги и поборы, отнимавшие все заработки. Обязательный бесплатный труд на колонизаторов. Изощренные пытки для ослушников… Чанчиков слушал молча, стиснув зубы и вздувая желваки на загорелых щеках. Изредка он озирался, словно выискивая, с кого бы спросить за все злодеяния.

Между тем быстро надвигались сумерки. Море дышало теплым туманом. Он становился все гуще и непрогляднее. Решили заночевать в бухте и по радио вызвать подкрепление. Мало кто из моряков смог вздремнуть в эту ночь.

Катера с десантом морской пехоты пришли на рассвете. Все вздохнули с облегчением. Тяжелую усталость как рукой сняло. Командиры собрались на совещание. Оно было коротким, Вскоре лейтенант Николаев спустился к себе в каюту. Он вышел оттуда принаряженный, подтянутый. Шлем заменил фуражкой.

— Старшины Чанчиков и Голиков, ко мне! — голос его прозвучал так, что те подошли чеканя шаг и поправляя на ходу обмундирование. Лейтенант передал Чанчикову свернутый флаг. — Следовать за мной!

Моряки отправились на берег, взяв курс на самое высокое здание города. Серой кубической громадой высилось оно над сбегающими к порту домами. Три этажа его венчала тяжелая башня с мачтой на верхней площадке. Вблизи это здание выглядело еще мрачней и угрюмей. Это была городская комендатура. Двери оказались запертыми. Моряки остановились в нерешительности: ведь здесь был штаб врага.

Взяв под козырек, Чанчиков обратился к лейтенанту:

— Разрешите?

— Разрешаю!

Ударом плеча Чанчиков высадил дверь. Помещение еще хранило живое дыхание людей и специфический запах, свойственный всяким присутственным местам. На столах стояли чашки с недопитым чаем, лежали деловые бумаги, письма, штампы. На стенах висели противогазы и каски. Кое–где были опрокинуты в стремительном бегстве стулья, рассыпаны патроны. И нигде ни души.

С пистолетами и автоматами наготове моряки обследовали этаж за этажом. Вот и ход в башню. На ее флагштоке висело огромное японское знамя — белое полотнище с красным шаром восходящего солнца посередине. С какой‑то праздничной взволнованностью поднялись моряки на площадку башни. Перед ними раскинулся весь город, его широкий порт с кораблями и гряда сопок, окутанных туманом. Легкий утренний ветерок набегал с моря. И все, куда хватал глаз, было свободно от захватчиков!