Павел Рогозинский - Главный калибр

Настроение у всех во Владивостоке было праздничное. Да и погода в тот день выдалась чудесная, — ясная, солнечная, теплая. По небу плыли легкие облака, — чувствовалось, что ясная теплынь простоит долго.

Капитан был настроен на празднично–философский лад. Уходила куда‑то в прошлое висевшая над городом, над всей его родиной угроза бомбежек, пожаров, бессмысленных разрушений и человеческих жертв. В такой чудесный сияющий день они были бы особенно нелепы, Владивосток, как говорится, слава богу, избежал вражеских налетов. Воздушные тревоги, которые в нем объявлялись, бывали только учебные. Ни одной бомбы не пало ни в городе, ни в его окрестностях. И в этом, в какой‑то степени, была и его заслуга: зенитчики на суше и море надежно оберегали все воздушные подступы к городу и бухте Золотой Рог. За время войны ни один воздушный пират здесь и не рисковал показываться.

Зенитной артиллерией были вооружены и некоторые крупные суда дальневосточного торгового флота. Опыт войны с гитлеровской Германией показал, что безоружные торговые корабли становились излюбленной жертвой фашистских воздушных пиратов, топивших даже плавучие госпитали. Поэтому танкер, на котором находился Бурмистров, в первые же дни войны с Японией был вооружен зенитками, расположенными на носу и на корме корабля. Капитан танкера, бывалый моряк Зайцев, очень этому обрадовался.

— Если уж пропадать, так с музыкой, — говаривал он. — Вы уж постарайтесь, в случае чего.

Бурмистров отвечал многозначительным кивком головы.

Вскоре между зенитчиками и экипажем танкера установилась тесная дружба. Зайцев предложил капитану Бурмистрову располагаться в его каюте. Всем зенитчикам отвели самые лучшие помещения. Моряки неизменно приглашали артиллеристов к своему столу. Те поступали так же, и коки обеих команд старались превзойти друг друга в своем искусстве.

Командир корабля просил зенитчиков подучить экипаж танкера обращению с зенитками или хотя бы тому, как помогать артиллеристам. Учения и боевые тревоги проводили только совместно.

«Все это скоро должно окончиться, — подумал Бурмистров, окидывая взглядом палубу танкера. — Зенитки с корабля, конечно, снимут, перевезут на берег. Да и там против кого они могут понадобиться?». А что он будет делать? Учить молодых зенитчиков и учиться сам? Как он делал все эти годы?..

За годы бесконечных учений и тренировок Бурмистров достиг такого совершенства, что, кажется, мог бы попасть из пушки в пятак. Его хвалили, ставили в пример другим. А на кителе был по–прежнему значок Отличника Военно–Морского Флота — и только.

Когда началась война с Японией, он был уверен, что его обязательно пошлют туда, где его опыт, знания пригодятся больше всего. Ему же сказали, что он нужен на охране Владивостока. Просился на корабли — назначили на этот танкер. И он ничего не смог ответить на вопрос — «А кто же будет охранять их?» И вот теперь война окончилась и воздушных налетов вообще не будет.

Все же он по многолетней привычке и в этот день обошел все зенитные установки, посты. Везде порядок, идеальный порядок. Все механизмы вычищены, выверены— хоть на выставку их посылай, хоть на смотр. Сигнальщики внимательно наблюдают за ясным, мирным небом.

Бурмистров поднялся на капитанский мостик, поздоровался с капитаном.

— Денечек, а? — радостно прищурился капитан. — Все гадаю, куда теперь отправят танкер. Начальство все еще что‑то ворожит. Вероятнее всего пошлют на Север, обеспечивать там наши базы горючим. Вы‑то бывали на Севере? Суров, конечно, «но красота там своеобразная. Не побываете — всю жизнь жалеть будете.

Бурмистров неопределенно пожал плечами: ежели, мол, пошлют, то конечно.

Только от кого там оберегать танкер? От белых медведей, что ли?

Взяв бинокль, он стал разглядывать Владивосток, берег, порт. Везде чувствовалось какое‑то праздничное оживление. В порт вернулся с моря теплоход–краболов. Вернулся, несомненно, с добычей. «Теперь, наверное, — представил себе Бурмистров, — на корабле варят гигантских тихоокеанских крабов и тут же, еще горячих, дымящихся аппетитным паром, станут продавать. Любители морских деликатесов потащат их на себе. Больше одного краба вряд ли кто возьмет. Если вскинуть такое морское чудо на плечи, то лапы его достают до земли. И есть его надо немедленно, а то испортится. Зато и вкус же у него!» — Бурмистров чуть не прищелкнул языком и мысленно пожалел тех, кто пробовал жалкое подобие этого изумительного блюда только в консервах.

Отгоняя соблазнительные видения, капитан перевел бинокль на море.

Как всегда, оно было прекрасно. Легкая зыбь пробегала по заливу. В хрустальной прозрачной воде колыхались гигантские медузы. С кошачьим мяуканьем кружились над водой чайки. И как им только не надоест вот так хныкать?

Странный, монотонный, нарастающий звук перебил течение мыслей, заставил насторожиться. Скользнув взглядом, он увидел, как благодушная улыбка как‑то сразу сползла с лица Зайцева. Капитан корабля машинально взялся за свой бинокль.

Гул нарастал.

— Самолет! — уверенно произнес Зайцев. Откуда? Никаких полетов вроде не предвиделось. Вас предупреждали?

— Нет.

Бурмистров уже водил биноклем по облакам.

— Вижу японский военный самолет! — четко, слегка возбужденным голосом доложил вахтенный сигнальщик Росляков.

«Откуда? Зачем? Что за чертовщина?» — прочел Бурмистров в тревожном взгляде капитана корабля. Теперь и Бурмистров поймал в бинокль стремительно приближающийся самолет. Его контуры не оставляли сомнений: японский военный пикировщик–торпедоносец.

Капитан решительным движением нажал кнопку колокола громкого боя. Корабль огласился гулким трескучим звоном сигнала боевой тревоги. Он еще не отзвучал, как всюду загрохотали матросские сапоги, и тела зенитных пушек стали поворачиваться навстречу незваному воздушному гостю.

Капитан Бурмистров и сам потом не мог себе дать отчет, как он мгновенно очутился возле зенитки. Самолет стремительно приближался. Его уже хорошо было видно и невооруженным взглядом. Орудийные расчеты замерли на своих местах в ожидании приказаний.

«Что делать? Открыть огонь? А что, если он с добрыми намерениями? А если нет? II он промедлит? И отдавать команду будет поздно?..»

Не отрывая взгляда от самолета, Бурмистров припал к рукояткам скорострелки «Эрликона». Самолет, снижаясь, описал над портом круг и, повернув на танкер, вдруг перешел в стремительное пике. Размышлять уже некогда. Надо бить!

Некогда было и производить какие‑либо вычисления, расчеты. Но были годы учений, тренировок, когда рука и глаз автоматически, безотчетно наводят пушку в нужную точку впереди летящей цели, чтобы трасса снаряда перекрестилась с ней неумолимо точно. И это выношенное годами чувство подсказало — ни мгновением раньше, ни позже: