Павел Рогозинский - Главный калибр

Жить осталось не более минуты. Сигнальщик посмотрел на командира.

Старший лейтенант Радченко не пользовался особым расположением начальства. Командир иногда удручал и щеголеватых лейтенантов своим кителем, сидевшим на нем мешком, и побелевшей от соленой воды и солнца фуражкой. С интендантами старший лейтенант совершенно не умел ладить. В разговорах с ними он не выбирал выражений и часто, наговорив разных неприятностей, уходил, ничего не добившись.

А матросы любили его той странной, навязчивой любовью, причины которой и сами они не могли понять и объяснить. Ходили слухи, что у командира какое‑то личное горе. Все думали: что‑то случилось с женой, но никто не решался его спросить об этом. Матросы строили догадки и жалели своего командира.

Вспомнив об этом, сигнальщик поглядел на Радченко с ужасом. Уж не с отчаяния ли пошел он на смерть и повел всех за собой? Не может этого быть! Но катер взорвется непременно!..

Сигнальщику стало жаль себя до слез. Он‑то и пожить не успел. В маленьком вологодском городишке осталась девушка. Уезжал, было ей семнадцать, теперь уже в институте, на карточке и не узнать, красивая стала, — товарищи завидуют.

Молодым матросом овладело ощущение ночного кошмара: на тебя мчится поезд, дико грохочет, накатывается, сверкая бешеным огнем, а ты прилип к рельсам и не в силах пошевелиться. И все же страшным усилием воли можно заставить себя проснуться, закричать. А здесь?

Броситься за борт! Он плавает хорошо, выплывет, подберут, спасут. Зачем гибнуть всем? Сигнальщик больше не нужен. Это ужасно несправедливо — вести его на ненужную смерть.

Будто почуяв неладное, Радченко оглянулся, и на мгновение взгляды их перекрестились. В глазах командира горели острые напряженные огоньки. Таким сигнальщик еще никогда не видел старшего лейтенанта. Это был другой человек, властный, решительный, твердый. И он молча спрашивал взглядом: ты что, не струсил ли?

Да, сбежать от него мог лишь трус, ничтожество. Но побороть до конца страх смерти сигнальщик не смог. Задыхаясь, чувствуя, как немеют ноги, он остался возле командира.

Рулевой, услыхав команду, автоматически переложил руль, лишь потом сообразив, что он сделал. Он сам, своими руками, повернул катер наперерез торпеде.

…Сегодня вечером ему должны принести часы, которые он купил. Что же, этих часов так у него и не будет? Да какие и зачем ему часы, если он вот сейчас, сию минуту, взлетит на воздух! Прощай все: мореходное училище, куда он думал поступать после службы, далекие страны, которые он не видел, книги, кино, охота — все, что он знал, любил, чем жил. Взорваться, исчезнуть, разлететься в клочья, в пыль, в куски…

А стоит повернуть штурвал — совсем малость, чуть–чуть! — и катер проскочит, торпеда пройдет мимо, а он останется дел, будет жить!

Жить подлецом!

Кровь ударила в голову от этой мысли.

Красный, с пылающим лицом, рулевой вцепился в штурвал так, точно кто‑то мог его отнять, и подался грудью вперед, будто этим мог ускорить движение катера.

Уж если взрываться, так скорей!..

Боцман, широко расставив ноги, сперва разглядывал серебристый след торпеды не без любопытства. С действием торпед боцман хорошо ознакомился при штурме Новороссийска. Когда выбивали оттуда гитлеровцев, наши катера били торпедами по молу и берегу, где находились вражеские доты. Получалось здорово. Мол разорвало на куски.

А уж если торпеда попадет в катер… Впрочем, бывало торпедировали и катера, а люди как‑то оставались целы. Боцман беседовал с одним из таких.

— Ну как?

— Да ничего сказать не могу. Подняла какая‑то сила вверх. Летел, летел… Потом ничего не помню. Очнулся, когда уже подобрали на шлюпку. И взрыва даже не слышал.

«Может, и со мной так будет? — подумал боцман. — Пожалуй, лучше загодя скинуть бушлат: без него в воде способнее. А если взрывной волной ударит? Тогда в бушлате лучше… Ну его к черту, гадаю, как баба, — обозлился сам на себя боцман. — Вот командир стоит и хоть бы что».

Сам того не сознавая, боцман испытывал к нему зависть, хотя это и не мешало ему расхваливать командира без конца. Впрочем, таким путем боцман косвенно расписывал и свои подвиги.

— Вот, помню, воевали мы с ним под Керчью, — рассказывал боцман новичкам. — Жуть, что творилось: с берега бьют, с воздуха бьют, с воды бьют. Осколки, как коты, воют. По тридцать атак самолетов в день отбивали. А командир стоит да щурится, вроде так и надо. Только вышла маленькая передышка — слышу его голос: «Боцман, что за беспорядок?» Какой такой, думаю, беспорядок у меня нашел? Глянул — стреляными гильзами и осколками вся палуба усыпана. «Виноват!» — говорю. И сейчас же приборочку. А потом опять пошло–поехало… Чтоб какое упущение на корабле проглядел — и не мечтай. Зато уж довелись смертельное задание получить — будьте спокойны: заведет и выведет в лучшем виде.

И хоть боцман для большей выразительности малость прибавлял, все же он слепо верил, что с таким командиром не пропадешь. А теперь командир сам пошел навстречу верной смерти. Неужто конец?

И чтобы скрыть внезапную слабость, боцман перешел к другому борту.

Старшина мотористов, высунувшийся из люка хлебнуть свежего воздуха, слышал крик сигнальщика, видел маневр командира. Он, бывалый моряк, знал, что произойдет дальше.

Кто‑нибудь с палубы, может быть, еще сумеет спастись. Из тех, кто внизу, не уцелеет никто.

Гибким, пружинистым движением старшина нырнул вниз, привычно огляделся. Все в порядке, все на местах.

— Старшина, пустишь сегодня на берег? — крикнул моторист.

Старшина молча кивнул: говорить он не мог.

— А нас? — поднял голову второй матрос.

— Все пойдете, — выдавил старшина.

Они не знают и не узнают. Так, пожалуй, лучше.

Ровно гудели моторы. Старшина любил их и уважал. Так уважают человека, с которым работают долго–долго и на которого всегда можно положиться. Через несколько секунд от этих моторов останется крошево.

Что будет дома? На миг он представил себе свою аккуратную и чистую, как палуба военного корабля, квартиру, вихрастых ребят, до боли отчетливо увидел окаменевшее лицо жены. «Жили‑то ведь душа в душу», — подумал о себе старшина уже в прошлом времени.

На душе стало светло и строго. Ему хотелось встретить смерть торжественно и гордо, как подобает моряку. Жаль, не успеет переодеться по обычаю во все чистое…

На крышке мотора блестело несколько капель масла. Старшина торопливо стер их ветошью и погладил теплый металл.

— Теперь все!

Движением руки старшина проверил, застегнуты ли все пуговицы, выпрямился и стал ждать…