Вадим Чекунов - Шанхай. Любовь подонка

Страшно ли писать в наше время роман о любви?

Страшно — не любить. Ведь тогда ты не живешь. Так что, если ты пишешь о любви — ты пишешь о жизни. А жизни боятся не надо — в том числе, и писать о ней. Жизнь нужно ценить. Ведь надо ценить любовь, нельзя проходить мимо нее, нельзя ей разбрасываться. Нельзя ее губить — это бесценный и хрупкий дар. Любовь не всегда нарядна, радужна и безоблачна. Но разве наша жизнь — иная? Потому-то я и взялся за написание этой книги — во многом из-за того, что мне хотелось показать жизнь вот такой — путанной, надорванной, с проблеском чуда и мраком бытия...

Насколько герой «Шанхая» и писатель Вадим Чекунов близки по своему восприятию жизни?

В смысле — считаю ли я себя подонком? Не виртуальным «падонком», а именно таким, про кого написана книга? Ну, что ж тут лукавить — конечно, считаю. Женщины встречались мне в жизни разные, но они были схожи в одном — все называли меня этим словом. Правда, с какой-то необъяснимой нежностью. Помню, когда я был студентом, учился в Штатах, на уроке английского кто-то из корейцев спросил, что значит выражение «son of a bitch». А молодая преподавательница Грэйс смущаясь, пояснила, что вообще-то это ругательство, но вот для него — кивнула на меня — наверняка комплимент. Вечером я спросил ее, правда ли она так думает. Но она ничего не ответила и спряталась под одеяло.

Другая женщина уверяла, что именно от подонков рождаются самые красивые дети, и вообще с ними, с подонками, интереснее. Детей у меня много, и все красивые. А жена чуть ли не каждый день говорит: «С тобой не соскучишься...» Правда, никак не могу понять, что она имеет в виду. Впрочем, и герой «Шанхая» с пониманием женщин имел трудности. А кто их понимает? Вот вы понимаете?)) И я про то же...

Да, у нас с героем схожая внешность, одни и те же привычки, увлечения, предвзятый и субъективный взгляд на мир, что еще... Даже работаем в одной области. Кошмар просто. А, вот нашел и разницу: герой — слабак, он едва сотню отжиманий может осилить, да и то — забросил давно. А Вадим Чекунов каждое утро начинает со ста пятидесяти. Не водочных граммов, нет — отжиманий. А что делать — писатель должен быть не просто писателем, а сильным писателем.

Раз уж речь зашла об образе жизни, то вот часто меня спрашивают — а сам-то ты как к выпивке относишься? Выясняют, могу ли я столько выпить, сколько герой «Шанхая» пьет. Что сказать... Я стараюсь писать о том, о чем знаю не понаслышке. К сожалению.

Кстати, пользуясь случаем — нет, не привет хочу передать, а попросить всех, кто читал книгу — не пейте. Вообще не пейте. Берегите себя, наслаждайтесь трезвыми мыслями, свежими утрами, осознанной жизнью. Сколько умных, прекрасных людей мы теряем по такой нелепой причине — из-за пьянства. Помню, умер наш удаффкомовский автор и камрад Женя Нефедов, добрый, замечательный парень, детский врач — ему и тридцати лет не было. Я ужасно переживал, помянул его как следует. Рассказал жене — вот, помер парень от алкоголя, жалко как... А дочка моя, пятилетняя, услышала это и вдруг с ужасом сказала: «Папа, ведь ты тоже пьешь!» На «поминальный» стакан показала. Едва успокоил ее, так она плакала. Пообещал ей, что уж отчего, отчего, а от спиртного точно умирать не буду. Сейчас дочке почти семь, после того разговора я не выпил ни капли спиртного и не собираюсь — я же обещал.

Нравится ли вам английская колониальная и постколониальная литература (Киплинг, Конрад, Моэм)?

Почему-то хочется ответить, перефразируя анекдот: «Читать люблю, а так — нет».

Если серьезно, то намного понятней стал Грэм Грин. Прожив в Китае шесть лет, я открываю «Тихого американца» и читаю: «...мне хочется смотреть, с какой грацией движутся фигурки в шелковых штанах в этот пропитанный влагой полдень; мне нужна Фуонг, и дом мой передвинулся на тринадцать тысяч километров». И я понимаю, я прекрасно понимаю, о чем говорит автор.

Вот сказал о Грине, и как тут умолчать о Конраде, он ведь влиял на Грина заметно. Хотя Конарда я оценил не сразу. Признаюсь, лишь после «Апокалипсиса сегодня» Копполы я сел за «Сердце тьмы». И не пожалел.

Но вот я говорю сейчас об англичанах, а сам в этот момент думаю о бунинских «Снах Чанга» и «Братьях». Уж не знаю, почему. Все же отечественная литература мне ближе, как читателю. Может, из-за того, что я провожу годы на чужбине.

Что из того, о чем вы хотели рассказать на страницах романа, туда не вошло? И почему?

Шанхай — это китайский Изумрудный город. Это особый город, даже Пекин, столица, по сравнению с ним — провинциален. У местных (и у героя тоже) взгляд на мир сквозь особого вида очки на замочке. Эти очки не снимаются ни днем, ни ночью. У местных и пришлых разного вида очки, но это сути дела не меняет. Очень трудно и рискованно подобрать к замочку на очках ключ — но это возможно, и тогда безумно интересно взглянуть на окружающий мир — даже если тебя подстерегает разочарование.

Мне бы хотелось показать не только Изумрудный город и его мирных жителей (иногда герою удается видеть город настоящим — сквозь «трещины» своих «очков»), но и отправиться по всему остальному Китаю — Великому и Ужасному, как в сказке. Это замечательная страна, и совершенно удивительный народ. И мне хотелось, чтобы герой оценил все другим взглядом. Для этого ему хотя бы протрезветь надо. Начать все заново. А что, неплохая идея! Не отправиться ли нашему герою назад, в поисках себя и утерянной сказки? Выдержит ли он новые испытания — ведь сказки бывают разными...

Я подумаю.

Что для вас «Шанхай» — исповедь или разговор с читателем?

Думаю, и то, и другое. Так уж получается, у нас в народе любой разговор в исповедь переходит. Ну, вот скажите — где еще в поездах попутчики так задушевно беседуют? Наверное, это попытка понять себя, героя, страну, обстоятельства — через рассказ. В преподавательской среде есть старая добрая шутка — хочешь понять — объясни другим, может, удастся понять самому.

При всем желании не в силах (кит.)

Считают по-китайски: Раз! Два! Три! Четыре! Пять! Шесть! Семь! (Здесь и далее примеч. ред.)

Пудун — современный район Шанхая, на восточном берегу реки Хуанпу.

Алло! (кит.)

Баоцзы — род китайских паровых пельменей; ближайший аналог — среднеазиатские манты.

Цзя — мелкая денежная единица = 1/10 юаня: бытует как в бумажном виде, так и в виде монеток, очень легких по весу.