Яцек Дукай - Иные песни

В кухне он заказал Терезе и Агнии ужин на троих в большой столовой на первом этаже. Туда он спустился, выкупавшись и переодевшись, связав мокрые еще волосы на шее; надев к тому же на палец древний перстень Саранчи. Проверил себя в зеркале: пан Бербелек, облагороженный.

Ни Абель, ни Алитея к ужину не вышли. Он ел сам. Пирокийные огни отбрасывали на стены и мебель неподвижные, медовые тени. Стук столовых приборов раздавался приглушенным треском. Иероним прислушивался к звукам, исходящим из собственного рта, когда обгрызал мясо или пережевывал овощи. Они тоже казались оглушительными — некий сырой отзвук проходил по костям челюсти к ушам и вискам, так что даже приходилось прикрывать глаза. Он не был голоден, только не после обильного обеда, приготовленного Скеллой; но он ел — кушать было нужно. Мысли путешествовали без каких-либо помех, когда тело поддавалось ритуалу. Нужно еще было заняться деловыми вопросами. В конце концов Ихмет согласился, по крайней мере, найти для НИБ приличных нимродов на постоянные контракты. Эстлос Ньюте, понятное дело, тут же захотел выписать Зайдару оплату за агентские услуги, но Иерониму удалось убедить его не делать этого; у Кристоффа, и вправду, чувства ни на грош. Но если перс не найдет себе заместителей быстро, все равно, в Воденбурге его ничто не держит. А сцапать вот так, неожиданно, хорошего нимрода можно только одним путем: перекупить его у конкурирующей компании. Так что Иерониму теперь нельзя спускать Зайдара с глаз — нужно будет двигаться, принимать на себя обязательства, считаться с необходимостью, и делать, что следует, и деньги, деньги — уже завтра он отправится в Дом Скеллы, где Ньюте, Икита те Бербелек оплатят Ихмету номер…

Пан Бербелек перешел в библиотеку. Прикурив от свечи, он погрузился в угловое кресло. Тереза заглянула в приоткрытую дверь, как обычно перед тем, как отправиться на покой, спрашивая, не нужно ли чего эстлосу, может, черной теи — нет, ничего не нужно, поблагодарил он. Дом был погружен в тишину. Временами только из-за окон доходил стук копыт, когда по брусчатке мостовой катились ночные дрожки; иногда доносился человеческий голос.

— Можно?

Пан Бербелек чуть не упустил никотиану.

— Пожалуйста.

Абель деликатно прикрыл дверь библиотеки за собой. Иероним отложил никотиану в пепельницу, присматриваясь к формам, которые принимал в полумраке дым. Абель воспользовался ситуацией и подошел поближе, остановившись перед наполовину прикрытой тяжелыми шторами статуей Каллиопы.

— Она хочет ехать в Толосу, к дяде и его семье, — сообщил парень.

Пан Бербелек провел ладонью в воздухе, дым кружил вихрями вокруг пальцев.

— Я оплачу вашу поездку.

— Я не уверен, будет ли это наилучшей идеей.

— Честь играет? У вас имеются какие-нибудь сбережения?

— С той Толосой. Я не уверен. Но вы сильно хотите от нас избавиться.

— А ты в этом не уверен?

— Несколько поспешное решение, после одной беседы. Вам не кажется?

Пан Бербелек поглядел на сына. Абель лишь раз мигнул, но форму удержал.

— Это будет уже другая беседа, — сказал эстлос. — Сомневаешься?

— Вы хотите от нас избавиться.

Иероним раздавил остатки никотианы, после чего указал сыну на стул возле шкафа. Абель уселся, смерил отца взглядом, встал, придвинул стул на пару шагов ближе и снова уселся.

Пан Бербелек постукивал перстнем Саранчи по поручню кресла, приглядываясь к парню из под опущенных век.

— Видимо, ты прав, — буркнул он. — Наверняка, я предпочел бы именно так… Вынесешь ли ты чуточку несвежей откровенности?

— Пожалуйста.

— Из меня никудышный отец, Абель. Я вообще никудышный мужчина, человек, разрубленный на половинки и слепленный из остатков, чего там осталось. Я сейчас не плачу над собой; просто говорю, как оно есть. То, что выжило из Иеронима Бербелека после Коленицы… Ты видишь лишь развалины и золу. И еще немного гноя Чернокнижника. Так что, в этом наверняка имеется и какая-то доля эгоизма. Тем не менее, и для вашего же добра было оторваться от моей морфы, пускай и слабой, но ведь кровь делает вас податливыми — так что, лучше сбежать как можно скорее, пока глина твердая. Я так считаю. До сих пор я в этом сомневался, но когда вас увидел… — Он выполнил неспешный жест левой рукой, той самой, с перстнем, как бы обрисовывая в полутьме силуэт парня. — Тебе сколько лет?

— Шестнадцать. Почти.

— Так. А Алитее уже исполнилось четырнадцать.

— В децембрисе.

— Опасный возраст, человек в это время наиболее податлив; нужно быть чрезвычайно осторожным — под какой морфой жить, чем напитываться. Вы же не хотели бы лет через двадцать распознать в себе отпечаток, — тут он стиснул пальцы в кулак и опустил на поручень, — отпечаток моей руки.

Абель был явно смешан. Он ерзал на сидении стула, чесал себя в голове; взгляд ежесекундно убегал от отца — к статуе, книжкам, цветным пирокийным абажурам.

— Не знаю, может вы и правы. Но, — тут ему не хватило слов, и он начал снова: — но ведь это всегда действует в обе стороны: если вы настолько переменились, если столько потеряли, то чья морфа вернет и отстроит более истинного Иеронима Бербелека, как не морфа родных его детей?

Пан Бербелек был изумлен.

— Не понимаю, что это ты себе представил. Прости, но ведь это не сказка: приезжаешь, спасаешь отца, счастливое семейство, героические дети…

— Но почему же — нет? — Абель даже наклонился в сторону Иеронима. — Почему нет? Разве собаки не становятся подобными своим хозяевам, хозяева — своим собакам, муж с женой друг на друга не становятся похожи, ведь даже у женщин, проживающих под одной крышей, кровь идет в один лунный день? Уж если ребенок представляет эйдолос родителя, настолько же и родитель представляет эйдолос ребенка.

— Ты долго над этим раздумывал? — фыркнул эстлос. — Ты чего себе намутил?

Абель выпустил воздух из легких — сгорбился, уставив взгляд на носки собственных ног.

— Ничего.

Пан Бербелек тоже склонился вперед, сжав плечо сына. Парень глаз не поднял.

— Что? — повторил Иероним, намного тише, чуть ли не шепотом.

Абель покачал головой.

Пан Бербелек не настаивал. Ждал. Часы в холле медленно выбили одиннадцать. На улице пьяница наяривал неприличную частушку, после этого его цапнула городская стража — это они тоже услышали в ночной тишине. Всякое мгновение в погруженном в темноту доме что-то потрескивало и поскрипывало — дыхание старого жилища. Пан Бербелек руку не забирал.

— В Бресле, в академической библиотеке, — пробормотал Абель, — когда я изучал историю полян… В конце концов, все сводится к новейшей истории, к окружающему миру. Учитель порекомендовал мне Четвертый сон Чернокнижника Крещева. Так вот, вы есть там, в указателе.