Джон Норман - Тарнсмен Гора

– Высшие касты города избирают администратора и Совет, вырабатывающий законы. В случае кризиса власть переходит к военному вождю, убару, который правит без контроля посредством приказов, пока, по его мнению, кризис не минует.

– По его мнению? – скептически произнес я.

– Обычно пост сдается после кризиса – так предписывает закон Воинов.

– Но если он не захочет уступать власть? – спросил я. Я уже достаточно знал о Горе, чтобы понять, что не всегда можно полагаться на Закон.

– Того, кто не желает уступить власть, – сказал отец, – покидают его люди. Провинившийся убар отстраняется от власти, и остается один во всем дворце без охраны, где его и закалывают простые горийцы.

Я кивнул, представив себе дворец, в котором в тронном зале сидит лишь один человек, ждущий, когда разгневанная толпа ворвется в ворота и утолит свой гнев.

– Но, – сказал отец, – иногда такой вождь завоевывает преданность своих подчиненных и они не оставляют его.

– И что тогда?

– Он становится тираном, и правит до тех пор, пока его безжалостно не свергнут в одной из войн.

Глаза отца застыли. Он рассказал мне не просто историю. Я понял, что он знал таких людей.

– Пока, – медленно повторил он, – его безжалостно не свергнут.

На следующий день я вернулся к Торну и к его неописуемым урокам.

Гор, как и следовало ожидать, оказался не шаром, а сфероидом. Южное полушарие было тяжелее и походило на земное. Угол наклона оси был острее чем земной, но не слишком, не на столько, чтобы ликвидировать смену сезонов. Более того, как и у Земли, здесь было два полюса и экваториальный пояс, а также южная и северная климатические зоны. Большая часть Гора на карте изображалась белым пятном, но я был достаточно занят тем, чтобы зазубрить названия рек, морей, равнин и полуостровов, которые были нанесены там.

Экономической основой горийской жизни были свободные крестьяне, которые были одной из низших, но несомненно самой многочисленной кастой. Основной культурой была желтая пшеница, называемая са-тарна или Дочь Жизни. Интересно, что мясо называлось са-тассана, что означало Мать Жизни. И когда кто-нибудь говорил о пище вообще, он говорил о са-тассана. Название желтой пшеницы казалось вторичным, производным. Это означало, что сельскохозяйственной экономике предшествовала охотничья. Это было естественным предположением, но сложность выражений занимала меня. Я догадывался, что сложный язык был разработан прежде появления примитивных охотничьих групп, исчезнувших уже давным-давно. Люди пришли – или, вернее, были привезены – на Гор со своим развитым языком. Вероятно, приглашения совершались достаточно давно.

Но для подобных размышлений у меня было мало времени, ибо мое расписание было составлено так, что грозило превратить меня в горийца через несколько недель, если я не загнусь от этой попытки. Но мне эти недели доставили удовольствие, как и всякому, кому нравиться учиться – хотя я и не знал, с какой целью это делается. Я встречался за эти недели с многими горийцами, не считая отца и Торна, в основном со свободными гражданами из каст Писцов и Воинов. Писцы были учеными и служащими Гора, внутри касты существовали свои группировки, от простых переписчиков до ученых.

Я видел мало женщин, но знал, что они – будучи свободными – распределяются по кастам в соответствии с теми же критериями, что и мужчины, хотя в каждом городе были свои правила. В целом эти люди нравились мне, они в основном были земного происхождения и были доставлены в результате приглашения. Очевидно, их выпускали на волю как животных в заповедник или рыб в воду. Их предки могли быть халдеями, кельтами, сирийцами, англичанами, доставленные в этот мир в разное время из разных цивилизаций. Но их дети, конечно, становились простыми горийцами. За века почти все следы происхождения горийцев исчезли. Но меня радовали английские слова в горийском – такие как «топор» или «корабль». Многие выражения были определенно греческого или немецкого происхождения. Если бы я был лингвистом, то несомненно обнаружил бы множество параллелей и заимствований, грамматических и лексических, между горийским и земными языками. Земное происхождение не принадлежало к Первому Знанию.

– Торн, – спросил я однажды, – почему это не принадлежит к Первому Знанию?

– Разве это не очевидно? – спросил он.

– Нет.

– Ага! – сказал тот, и медленно закрыв глаза, пробыл в этом состоянии около минуты, видимо подвергая эту мысль всестороннему обследованию.

– Вы правы, – сказал он наконец, открывая глаза. – Это не очевидно.

– Что же нам тогда делать?

– Продолжать занятия, – ответил Торн.

Кастовая система была достаточно эффективна, воздавая каждому по заслугам, но я относился к ней отрицательно по этическим причинам. Она была слишком жестокой, особенно в отношении к выбору правителей и знанию. Но куда более печальным было то, что эта система предусматривала рабство. Было лишь три группы, лежащих вне кастовой системы – раб, изгнанник и Царствующий Жрец. Человек, который отказался от своего образа жизни или желает сменить касту без разрешения Совета Высших Каст, автоматически становится изгнанником и подлежит смерти.

Девушка, которую я встретил в первый день моего пребывания на планете, была рабыней, а то, что я принял за украшение – символом рабства. Другой символ – клеймо – был скрыт под одеждой. Если бы раб и снял ошейник, все равно он не смог бы уничтожить клейма. Эту девушку я больше не видел. Не знаю, что с ней случилось, я не спрашивал об этом. Один из первых уроков, усвоенных мной на Горе, учил не интересоваться судьбой рабов. Я решил подождать. От одного из писцов я узнал, что рабы не могут давать свободным советы, ибо это может повредить ему, и ничто не может принадлежать рабу. Была бы моя власть, я ликвидировал бы такое несправедливое устройство, и даже сказал об этом отцу, но он ответил, что на Горе есть много вещей и похуже, чем рабство.

Копье с бронзовым наконечником без всякого предупреждения с ошеломляющей скоростью полетело мне в грудь, тяжелое древко вращалось на лету, как хвост кометы. Я уклонился, лезвие рассекло мою тунику, порезав кожу, и вошло в деревянную стену за мной на 8 дюймов. Если бы я не увернулся, оно проткнуло бы меня насквозь.

– Он достаточно быстр, – сказал мужчина, бросивший копье. – Я беру его.

Так я познакомился со своим учителем военного искусства, который оказался моим тезкой. Я буду звать его Старшим Тэрлом. Это был белокурый бородатый гигант, похожий на викинга, с жесткими голубыми глазами, шагающий по земле так, как если бы она принадлежала ему. Чертой, которая в Старшем Тэрле произвела на меня самое яркое впечатление, была его гордость – он был гордым, но справедливым. Потом я узнал, что, к тому же, это еще и мудрый человек.