Глен Кук - Рейд

– Он думал, что вы прибудете завтра.

Через десять минут мы были у дома, спрятавшегося в деревьях, которые, я полагаю, были соснами. Импортированными и скрещенными с чем-то местным, чтобы не нарушать экологического равновесия. Мери ни секунды не молчала и не сказала ни одного слова, которое меня бы заинтересовало. Она, наверное, решила, что я мрачный, надутый старпер.

Мой приятель врасплох захвачен не был. Он устроил мне засаду у дверей и заключил меня в тяжелые медвежьи объятия.

– Обратно в упряжь? А выглядишь неплохо. Вижу, тебе дали лейтенанта.

Ни одного слова о моей ноге. Он почувствовал, что это – verboten[3]. Ранение – мое больное место. Из-за него погибла моя карьера.

– Корабль пришел раньше времени?

– Не знаю. Посыльный все время ходил куда-то с полным грузом. Может быть, и так.

– Маленький личный бизнес на стороне? – усмехнулся он.

Он был старше того человека, которого я помнил, и старше, чем я предполагал. Улыбка сделала его лет на десять моложе.

– Ну, давай выпьем и забьем Мери голову враками про Академию.

Он сказал то, что и хотел сказать, но все же… Как-то это было неискренне, будто бы ему приходилось делать над собой усилие, чтобы связывать слова во фразы. Он вел себя как человек, так долго находившийся в изоляции, что забыл, как ведут себя в обществе. Это меня заинтриговало.

То, что происходило в течение последующих нескольких дней, интриговало еще более. Скоро я понял, что мой старый приятель – совершенно незнакомый мне человек,– что он лишь снаружи покрыт закаленной временем шелухой того парня, с которым я дружил в Академии. И он понял, что у нас не слишком много точек соприкосновения. Это были печальные дни. Мы старались что-то сделать, но чем больше мы старались, тем очевиднее становилось, что нам придется смириться с неизбежным.

Ханаан – его родина, и он попросил, чтобы его послали сюда. Просьбу удовлетворили, он был откомандирован на клаймеры, пробыл дома чуть меньше двух лет, ходил на клаймерах на семь заданий, и теперь у него собственный корабль.

Меня тревожило, что он ничего об этом не рассказывал. Он никогда не был болтлив, но и не отказывался поделиться личным опытом, если ему задавали уместные вопросы. Для данного случая уместных вопросов не существовало – он пытался притвориться, будто его жизнь никак не связана с войной.

Всего каких-то четыре скоротечных года миновало с последней нашей встречи, и за это время моего приятеля вытряхнули из кожи и вместо него засунули внутрь кого-то другого.

Они с женой бились друг с другом, как дикие звери. Я не заметил между ними никаких положительных эмоций. Она орала, визжала, кидалась предметами, стоило только им оказаться вне моего поля зрения. Будто у меня нет ушей. Будто если я не вижу, то все это понарошку. Порой визг не умолкал половину ночи. Он никогда не защищался, насколько я понял. Я ни разу не слышал, чтобы он повысил голос. Однажды, когда мы прогуливались с ним под соснами, он проговорил:

– Она по-другому не может. Она просто шлюха со Старой Земли.

Я не стал задавать вопросов, а он не стал ничего объяснять. Я предположил, что она была одной из тех потаскушек, которых набрали еще в самом начале и рассеяли здесь, надеясь повысить боевой дух мужчин, и в которых отпала необходимость после появления смешанных команд. Добрые такие, эти наши папы-руководители. Этих женщин они просто бросили.

Наверное, Мери имела право злиться.

Три пренеприятнейших дня. А потом, намного раньше запланированного срока, мой приятель сказал мне:

– Пора. Собирай вещи. Мы выезжаем, как стемнеет.

Ссоры его достали, он решил исчезнуть.

Но в этом он не признавался, ограничился таким вот кратким заявлением. А когда Мери открыла рот, тайное стало явным. Она более не считала нужным держать свой яд при себе.

Я не стал винить его в бегстве.

Девушка-гвардеец доставила нас к армейскому глайдеру после заката. Мы взошли на борт под небывало яростным артобстрелом со стороны Мери. Мой приятель даже не обернулся.

Когда мы высадили девушку-гвардейца у ее квартиры, я спросил:

– Почему ты не пошлешь ее подальше? Ты ничего ей не должен.

Очень долго он не отвечал, а вместо этого раскурил трубку. В середине пути он сказал:

– Нам предстоит забрать старпома и одного новичка. Перешел в летный состав. Из Академии. Таких теперь немного.

Позже он отрывками поведал мне, что он думает об офицерах с нашего корабля. Многого он не сказал. Кратенькие зарисовки. Ему не хотелось говорить о своей команде. А на тот, первый мой вопрос он ответил непосредственно перед тем, как мы забрали старпома.

– Но кто-то ей должен. Не сама же она влезла в эту задницу. Она никогда не выберется. Пусть живет у меня.

Что на это ответишь? Обозвать простофилей? Но я так не считаю. Я бы сказал, что это тот случай, когда некто собственными незначительными средствами исправляет одну из неисчислимых несправедливостей, совершающихся во Вселенной. Я думаю, что именно так он себе это представлял. И думаю, что даже на дыбе в этом бы не признался.

Старпома звали Стефаном Яневичем. Старший лейтенант. Тоже родом с Ханаана. Худой, длинноногий, рыжеволосый человек, глаза которого порой казались серыми, порой – светло-голубыми. Тонкие, резкие черты и сонный взгляд. Говорил он с мягкой, манерной медлительностью, и бывало это редко. Он был так же молчалив, как мой друг командир.

Он ждал у своей квартиры, один. Казалось, ему не терпится отправиться в путь. Но в том, как он швырнул свои пожитки в глайдер, никакого нетерпения не чувствовалось.

Шевеля длинными тонкими пальцами, он пересказывал мне свою биографию. Двадцать пять лет. Поступил в Академию через два года после нас. Пошел добровольцем на Ханаан, потому что это его родина. Это задание будет шестым. Командир был о нем хорошего мнения. Следующий патруль Яневичу предстояло отслужить на собственном корабле. Меня он принял без вопросов. Я думаю, что командир за меня поручился. Казалось, его не интересует, зачем я здесь или кем я был раньше. Это я тоже отнес на счет проинформировавшего его командира.

– Следующая остановка – новичок, – сказал Старик.

Яневич заинтересовался:

– Ты его видел? Какой он?

– Появился на прошлой неделе. Подготовлен хорошо. Выглядит многообещающе. Он вам понравится.

Судя по интонации, с которой он это произнес, не имело значения, как мы отнесемся к новому человеку, но если он нам понравится, будет только лучше.

Младший лейтенант Бредли был таким же спокойным, как и остальные, но у него это выходило более естественно – он ни от чего не прятался. Когда он что-нибудь говорил, ему с успехом удавалось скрыть недостаток опыта. Он искусно, в отличие от меня, вызывал на откровенность командира и старпома. Со временем я увидел в нем очень яркого и привлекательного молодого человека. Он не был ханаанитом. Так, чтобы услышал только я, он сказал: