Пол Андерсон - Миры Пола Андерсона. Том 19

— Те звуки, которые я слышала… — Эльфави замолчала, подыскивая слово. — Они мне что-то говорили, — произнесла наконец она, — но на языке, которого я не знаю. Не могли бы вы сыграть мне эту мелодию еще раз?

Ворон поднес флейту к губам, и полились холодные, грустные звуки. Эльфави вздрогнула, запахнула плащ и коснулась чернозолотого медальона на шее.

— Это больше нежели музыка, — сказала она. — Эта песня пришла от Ночных Ликов. Это песня, да?

— Да, и очень древняя. Говорят, ее сложили на Старой Земле за столетия до того, как люди побывали даже на планетах собственной Солнечной системы. На Лохланне мы поем ее до сих пор.

— А вы можете перевести ее мне на гвидионский?

— Возможно. Дайте поразмыслить… — Ворон некоторое время шел молча, мысленно подбирая фразы. Боевой офицер должен уметь владеть словом, а их языки были родственными. Наконец он сыграл несколько тактов, отнял флейту от губ и начал:

Он почувствовал, как Эльфави напряглась, и резко остановился. Дрожащими губами, так тихо, что он едва расслышал, Эльфави произнесла:

— Не надо, пожалуйста.

— Простите, — озадаченно проговорил он, — если я… но что случилось?

— Вы не могли знать. И я тоже. — Она оглянулась, ища Бьерда. Мальчик, уже освоившись, отстал от них и шагал рядом с солдатами. — Он не слышит. Ну, значит, это не имеет значения.

— Вы не можете мне объяснить, что вас испугало? — спросил Ворон, надеясь, что ее объяснение поможет ему разрешить собственные сомнения.

— Нет. — Она покачала головой. — Не знаю, что со мной. Просто эта песня меня пугает. Страшно пугает. Как вы только можете жить, зная ее?

— Мы на Лохланне думаем, что это очень красивая песенка.

— Но мертвые не говорят. Они же мертвы!

— Разумеется. Это просто фантазия. Разве у вас нет мифов?

— Наши мифы не такие. Мертвые уходят в Ночь, и Ночь становится Днем — да она и есть День. Подобно Рагану, который попал в Пламенеющее Колесо, вознесся на небо и снова был сброшен на землю, где его оплакала Мать, все это ипостаси Бога, они обозначают сезон дождей, когда иссохшая земля возвращается к жизни, а еще они обозначают сновидения и пробуждение от них, и утрату-воспоминание-возрождение, и… да разве вы не понимаете, все это едино! А в вашей песне двое разлученных людей обращаются в ничто и даже жаждут превратиться в ничто. Этого не должно быть!

Ворон спрятал флейту, и они молча пошли дальше. Вдруг Эльфави отбежала от него, сделала несколько па какого-то медленного и величественного танца, неожиданно закончившегося длинным прыжком, вернулась с улыбкой на губах и снова взяла его под руку.

— Я забуду про это, — сказала она. — Ваша родина очень далеко. Здесь Гвидион, и когда Бэйл так близко, грустить нельзя.

— А что это за Бэйл?

— Это когда мы идем в Святой Город, — ответила она. — Так бывает каждый год — я хочу сказать, каждый гвидионский год, а он равен примерно пяти годам на Старой Земле. Все обитатели планеты идут в Святой Город своего округа, который его содержит в надлежащем виде. Вам будет скучно ждать нашего возвращения, разве что вы пойдете с нами… Может быть, так и будет! — пылко воскликнула Эльфави, и предвкушение грядущего погасило в ее душе остатки тревоги.

— И что там происходит? — спросил Ворон.

— К нам нисходит Бог.

— Да? — Ворон вспомнил о дионисийских обрядах у многих отсталых народов и как можно тактичнее спросил: — Вы видите Бога или чувствуете Вуи? — Последнее слово было местоимением всеобщего рода, который существовал в гвидионском языке наряду с мужским, женским и средним.

— Нет-нет, — ответила Эльфави. — Бог — это мы.

Танец закончился заключительным экзальтированным прыжком: птичья голова запрокинута к небу, радужные крылья трепещут. Аккомпаниаторы опустили свирели и барабаны. Танцовщица поклонилась так низко, что плюмаж у нее на голове коснулся земли, и исчезла в тростниках. Зрители, сидевшие, скрестив ноги, на траве, закрыли глаза и долгую минуту сидели в молчании. Тольтека решил, что такой знак одобрения и благодарности значительно красивее, чем аплодисменты.

Когда он снова огляделся вокруг, люди уже завершили обряд и готовились ко сну. Тольтека никак не мог к этому привыкнуть, и все же нужно было разбивать лагерь, ужинать и ложиться спать, хотя солнце не достигло еще и полуденного пика. Виной тому был, разумеется, длинный день. Гвидион только что миновал весеннее равноденствие. Но даже сейчас, в самом разгаре мягкой и дождливой зимы, в светлое время суток приходилось дважды ложиться спать.

В Звездаре это было не так заметно. С наступлением темноты улицы освещало искусственно генерируемое полярное сияние, и все продолжали заниматься своими делами. Таким образом, чтобы собрать экспедицию, потребовалось не более двух оборотов планеты. На заре они отправились в путь по холмам. Один день неторопливой ходьбы с двумя привалами уже позади; позади и ночь, когда луна светила так ярко, что путникам почти не требовалось фонарей; и вот опять дневка. Завтра — речь идет, разумеется, о «завтра» по-гвидионски — они достигнут той лощины среди холмов, где Дауид предложил устроить космодром.

Натруженные километрами бездорожья мускулы ныли, но спать еще не хотелось. Тольтека встал и оглядел лагерь. Дауид выбрал для него удачное место — поляну посреди леса. Несколько сопровождавших экспедицию гвидионцев, весело переговариваясь, прикрыли костер дерном и расстелили на траве спальные мешки. Один из них, выставленный для охраны лагеря от возможных нападений хищников, был вооружен луком. Когда охотник притащил на ужин убитого стрелой аркаса, Тольтека убедился, что это нешуточное оружие. Тем не менее он так и не смог понять, почему жители этой планеты вежливо, но твердо отказались принять привезенные на «Кетцале» в качестве дара винтовки и пистолеты.

Десяток принимавших участие в экспедиции нуэвамериканских ученых и инженеров поспешно готовились отойти ко сну. Вспомнив их смятение при вести о том, что поход будет проделан на своих двоих, Тольтека невольно фыркнул. Но с Дауидом следует согласиться: это наилучший способ изучить местность. Ворон с двумя солдатами также принимал участие в экспедиции. Лохланцы, казалось, не знали устали; их всегдашняя холодная вежливость ни разу им не изменила, но в пути они все время держались в стороне от остальных.