Алексей Ефимов - Путешествие вверх

Жаль, что Философ и остальные не узнают, что они неправы, — с грустью подумал Анмай. — Очень многие считали, что Создатель, если он и существует, равнодушен к ним. Могли ли они представить, что дело много хуже, — Создатели и Вселенные существуют в реальности, но не существуют друг для друга? Что мы творим, — но что мы лишены даже возможности увидеть, что же у нас получилось? Что мы одиноки, как никто другой? Да, я могу в один миг пересечь всю Сверх-Вселенную, — но лишь потому, что я для неё не существую, что я для неё, — тень, призрак, ничто. И она для меня — тоже!

Анмай ощутил взрыв ярости на бессмысленность Бесконечности: Создатели и Вселенные, — две стороны не одной Реальности, а одного Небытия. Создатель порождает несчетные Вселенные, и из каждой могут выйти несчетные Создатели — но это ровным счетом ничего не меняет здесь, в Истинном Мире. Зачем всё это, если они не могут даже увидеть друг друга, даже почувствовать свои творения?..

А ведь здесь никого нет. Значит, Создатель был вообще один-единственный, и Вэру просто сказочно повезло, — он стал вторым… когда первый давно разочаровался в своем опыте, и не хочет повторять его…

Невесть отчего он был убежден, что так оно и есть. Но где же Создатель? Даже самые отчаянные призывы, бросаемые Вэру в пустоту, не приносили ответа. Может, Создателя уже просто нет? А вот это исключено.

Анмай знал, что даже при всем желании не сможет умереть, — он мог впадать в грусть, в тоску, но не больше. Он по-прежнему мог испытывать эмоции, — это было приятно, но ничем не могло ему помочь. Да, ещё он мог погружаться в подобие сна, — не теряя, однако, ясности сознания, — и огромные куски времени проваливались бы в небытие, пролетая мгновенно. Это тоже было приятно. Но что ещё он мог изменять в окружающем его мире?

Он просто не знал. Об этом надо было подумать. Если бы Создатель оказался здесь, он мог бы ему всё объяснить… но его нет.

Анмай попробовал сам ощутить сущность Бесконечности. Здесь, определенно, было пространство и время, — он понял их сущность, и сущность пространства и времени своего мироздания, но не мог соотнести их, а без этого его знания теряли всякую ценность. Он попробовал понять свою физическую сущность, — и не смог. Он чувствовал малейшие части своего тела-разума, но вот его физические составляющие — нет. Их просто не было. Это привело его в бешенство, но он ничего не мог сделать.

Нужно стать богом, чтобы понять, что никаких богов нет, — мрачно подумал он. — Есть существа более или менее могущественные и долговечные, но всегда одинаково несчастные. Кто бы мог подумать, что у Бога нет души?

Ощущение, что все возможные знания уже есть в его памяти, но он просто не может их вспомнить, вызывало новый взрыв бешенства, — ещё более яростный от полной безысходности.

Успокойся, — наконец сказал он себе. Или, быть может, одна сторона его сознания другой? Но сойти с ума ему теперь было не легче, чем умереть, — не легче, чем для электрона — распасться на части. — Успокойся. Если бы здесь был ещё кто-то, мы бы смогли сравнить свои наблюдения, и затем соотнести обе стороны, — Реальность и Бесконечность.

Впрочем, о Реальности он, пожалуй, знал уже достаточно. А вот о Не-Реальности, о Бесконечности…

Анмай сосредоточился на окружающем, разобравшись, наконец, толком в своих ощущениях. Лишь сейчас он понял, что просто боялся в них углубляться, — Бесконечность была слишком чуждой. Темнота, но темнота не абсолютная, пронизанная слабыми радужными разводами, тенями, — они вспыхивали, медленно плыли и угасали. Это походило на те тени, что плавали в закрытых глазах, но не слишком, — Анмай чувствовал всю глубину окружавшей его бесконечности. Насчет остальных своих чувств он не был уверен, — словно он, свернувшись нагишом под теплым одеялом, совсем как в детстве, в слабом свете прижатого к груди фонарика осторожно выглядывает в бесконечный мрак, — этот вспомнившийся образ показался ему неожиданно точным. Прислушавшись, он смог уловить нечто вроде звуков, — стоны, вздохи, пощелкивание, — они доносились из бесконечности, их порождала сама пустота. Анмай понял, что это — Возможности, виртуальные квантовые флуктуации вакуума, и попытался рассмотреть их получше.

Стоило ему сосредоточить внимание на этих слабых, едва заметных тенях, они устремились ему навстречу, одновременно разгораясь, — пока он вдруг не оказался в ослепительно яростной, невообразимо сложной, бешено кипящей массе. Анмай несколько отстранился, и неистовый свет померк, а кипение стало замедленным, словно бы сонным. Он понял, что видит исходную структуру пространства, — структуру, в которой само оно кипит, сворачивается черными дырами, торами, нитями, и в этом аду, — бесконечное множество виртуальных частиц, чудовищная, беспредельная энергия, целая бесконечность её, лишенная лишь возможности воплотиться иначе, как с его помощью, и в нереальном, обреченном на неизбежное исчезновение призраке-мире…

Его восхитила эта способность лениво рассматривать явления, которые в его Вселенной считались квантами времени. Вдобавок, несколько раз повторив приближение — уже не так быстро — он смог, наконец, соотнести свои размеры с размерами флуктуаций, чей масштаб он знал.

К его удивлению, изменившись, он не стал больше прежнего роста, — он был бесформенным облаком, диаметром всего в метр, или в два. Невесть отчего, это его успокоило. Вновь сосредоточившись на кипящем хаосе, он смог отчасти понять свою суть, — нечто вроде сети, тени, не существующей в каждом отдельном месте, но мыслящей в целом. Но и этого ему показалось мало. Он вновь сосредоточился на сияющем хаосе, пытаясь разглядеть то, что лежало глубже, под ним. Ему показалось, что он видит, — и он почувствовал, как шерсть поднимается вдоль хребта, — воображаемая, чисто рефлекторная реакция.

Мир совсем не такой, каким он представляется его обитателям. Давно велись поиски последней, неделимой, наимельчайшей сущности. Но лишь Анмай Вэру смог заглянуть вглубь, — и не увидел конца. Это воистину была Бесконечность — лестница структур уходила до бесконечности вверх и до бесконечности вниз, словно он смотрел в бесконечный зеркальный коридор самоподобного, становящегося всё более чуждым, — бесконечно чуждым, — хаоса. Его сущность начала отражаться в нем, умножатся, и её части стали вгрызаться в него, пожирая его, — его мысли, — заживо. Это оказалось не больно, но столь мерзко, что Вэру вывернулся бы наизнанку, обладай он телом. А так всё было гораздо мучительней. Даже вырвавшись из вязкой зеркальной пелены, он ещё немалое время вздрагивал. Что ж, умереть он действительно не мог, но мог попасть в такие ситуации, когда ему пришлось бы об этом пожалеть…