Ольга Ларионова - Вахта «Арамиса»

— Вот не могу тебе пообещать определенно. Но ты не горюй, — мы ведь еще до звезд не добрались. Пока только свою Солнечную приводим в порядок. А представляешь себе, сколько дел прибавится, когда свяжемся с другими планетами? Ведь там еще столько революций впереди. Прилетишь к каким-нибудь таукитянам или альфаэриданцам — а у них рабовладение. Или первобытное общество.

— Как у наших венериан?

— Вот-вот. Только венериан мы постараемся от революции избавить.

— Жалко, — вырвалось у Митьки.

— Жалко, — согласилась Симона. — Такое удовольствие — подраться, когда это официально разрешается. Ираида Васильевна закашляла.

— Мама, — сказал Митька, — ты не волнуйся, я же понимаю, что тетя Симона все шутит.

— Ну, и последний вопрос: сколько будет пятью пять?

— Это как посмотреть, — сказал Митька, потому что этой тете нельзя было отвечать, как в школе. — Если в десятичной системе и на Земле, то двадцать пять.

Симона опять рассмеялась:

— А в другой галактике? На Сенсерионе, скажем.

— Это надо подумать, — солидно сказал Митька.

— Ну вот, — Симона сделала руками — «ну вот», — ему «надо подумать» а вы все чего-то боитесь. И вообще мобиль летит.

Она легко поднялась.

— Ну, сынуля… — сказала Ираида Васильевна и, опустив руки, вся как-то наклонилась и подалась вперед.

Митька простодушно повис у нее на шее, чмокнул где-то возле уха. Потом смутился и боком-боком пошел к Симоне.

— Ну, человеческий детеныш, следи тут без нас за Землей, чтоб порядок был. А до венериан мы с тобой еще доберемся… Кстати, какое банальное название «венериане». Придумали бы что-нибудь пофантастичнее.

— Венеряки, — сказал Митька и фыркнул.

— Было, — отпарировала Симона, — «неедяки», но все равно — было. И «венеты» — было. «Венерианцы» вообще не идет.

— Веньяки, — предложил Митька. — Венусяки. Веники.

— О! — сказала Симона. — Проблеск имеется, — и тихонечко скосила глаза на Ираиду Васильевну. Та стояла, полузакрыв глаза, и лицо ее приняло такое скорбное выражение, что Симона чуть было не фыркнула совсем по-Митькиному.

— И-нер-ти-ды, — по слогам произнес Митька, тоже поглядевший на мать и сразу же ставший серьезным. — Это потому, что они инертными газами дышат.

— Кто тебе сказал эту глупость? — устало проговорила Ираида Васильевна. — Венериане, как и мы, дышат кислородом. Инертные газы не могут участвовать в процессе обмена веществ.

— Неинтересно, — со вздохом проговорил Митька.

Симоне стало как-то обидно за него и за венериан вместе. Она протянула мальчику широкую, все еще в белых и розовых полосочках, ладонь.

— Не горюй, тем более что с этими инертными газами и в самом деле что-то нечисто. Американцы сейчас над ними бьются. Не исключено, что и откроют что-нибудь интересное. Ну, салюд.

Митька благодарно взглянул на нее и тоже протянул смуглую, всю в цапинах, руку. Сунул жесткую ладошку лодочкой — и тут же потянул обратно.

— Счастливого пути, теть Симона. И спокойной работы…

Симона фыркнула, тряхнула головой и легонько щелкнула мальчика по носу:

— Заврался, братец. Спокойной… Приключени-ев! Прроисшестви-ев! Стрррашных притом. Космические пираты, абордаж, таран, гравитационные торпеды к бою!

— Все сразу? — невинно спросил Митька.

— Только так. — Симона оглянулась на Ираиду Васильевну, шедшую к мобилю, и неожиданно вдруг сказала: — И почаще вызывай маму… Длинный фон у нас освобождается после девяти.

Мальчик отступил на несколько шагов, стащил с головы синюю испанскую шапочку, и стал ею махать. Мобиль задрал вверх свой острый прозрачный нос и полез в небо.

Уже совсем стемнело, и сквозь дымчатое брюхо мобиля было видно, как медленно возникают и так же медленно отступают назад и растворяются цепи немерцающих земных огней.

— Аюрюпинская дуга, — сказала Симона, чтобы оборвать их бесконечный, не в первый раз начатый и не в первый раз кончающийся вот так, лишь бы кончить, разговор. — Значит, через двадцать минут Душанбинский космопорт.

— И все-таки, — упрямо продолжала Ираида Васильевна, — и все-таки разве вам не пришло в голову, что Митя ответил так только потому, что с ним говорили именно вы? Ведь во всех других вариантах со всеми остальными людьми на Земле — он ограничился бы элементарным ответом. Вы не учите его мыслить — вы учите его оригинальничать, и еще учите его выбирать людей, с которыми приятно пооригинальничать, и еще даете ему почувствовать вкус своего одобрения. Разве вы не знаете, как он ценит малейшее ваше расположение? Да в следующий раз он будет готов отрицать все на свете, лишь бы угодить вам.

Симона вдруг представила Митьку и себя сидящими нос к носу у бетонной стенки взлетной площадки. И Ираиду Васильевну, сиротливо стоящую как-то сбоку от них. «Ревнует она его ко мне, что ли? — неприязненно подумала Симона. — Ну и пусть, сама виновата». А Ираида Васильевна продолжала говорить, словно сейчас, здесь, в рейсовом мобиле, на подлете к Душанбинскому космопорту, можно было заставить Симону изменить свои взгляды на воспитание детей вообще, и Митьки в частности.

«Мы просто говорим на разных языках, — с тоской думала Симона, — «учет возраста», «логическое переосмысливание понятий в детском аспекте», бр-р-р… Ей кажется, что все учтено».

— Можно ли, — продолжала Ираида Васильевна, — пятикласснику объяснять особенности политического строя Америки? Мы с вами прекрасно понимаем, что пресловутый «кибернетический социализм» — это фикция. Но это ясно нам, знающим историю развития общества. А что вынес из беседы с вами Митя? Боюсь, что одно: недоверие к самому слову «социализм». Он не понял, что в Америке на самом деле доживает последняя стадия капитализма; для него теперь существует «хороший социализм» — какой был в нашей стране, и «плохой социализм» — как сейчас в Америке. Вот чего вы добились. А ведь через каких-нибудь два года он будет проходить все это в школе и ему немалых трудов будет стоить борьба с собственными неверными представлениями, которые складываются вот из таких случайных бесед.

Симоне вдруг стало мучительно жаль эту женщину, со всей ее формальной правотой, которая рано или поздно оттолкнет Митьку от нее.

— Да, наверное, вы правы, — примирительно сказала она. — У меня еще слишком свежи воспоминания о нашем нантском колледже. И знаете, о чем я мечтала в Митькином возрасте? Попасть на самый настоящий античный пир. Потанцевать на королевском балу. Представляете такую фантазию? — Симона прикрыла глаза неясно представила себе черного, обожженного Агеева, каким она впервые увидела его после катастрофы на этой чертовой голубой сигаре «Суар де Пари».