Урсула Ле Гуин - Безбрежней и медлительней империй…

— Просто для него невыносим любой, кто чувствует к нему жалость, — сказала Оллеру; она лежала на нижней койке, покрывая соски позолотой.

— В таком случае у него ни с кем не будет человеческих отношений. Все, что сделал этот его доктор Хаммергельд, — вывернул аутизм наизнанку.

— Вот бедняжка, — сказала Оллеру. — Томико, ты не возражаешь, если ночью сюда зайдет Харфекс?

— А самой пойти к Харфексу никак нельзя? Вечно мне приходится восседать в Общей с этой проклятой очищенной репой. Меня уже тошнит от него!

— Ты ведь ненавидишь его, верно? Видимо, он это чувствует. Но я спала с Харфексом и прошлой ночью, и Аснанифойл может возревновать, у них же общая каюта. Здесь было бы приличнее.

— Обслужи их обоих, — сказала Томико со всей грубостью оскорбленной благопристойности. Земная субкультура, к которой она принадлежала, восточноазиатская, была пуританской, и Томико хранила целомудрие.

— Но я хочу только одного за ночь, — с невинной безмятежностью ответила Оллеру. На Белдене, Планете-Саде, так и не изобрели ни колеса, ни целомудрия.

— Так попробуй Осдена, — фыркнула Томико. Нестабильность ее личности редко бывала столь явной, как сейчас; абсолютное неверие в себя проявлялось в деструктивной активности. Она потому и согласилась участвовать в этом деле, что, по всей вероятности, оно не имело никаких надежд на успех.

Маленькая белденка подняла расширившиеся глаза, застыла с кисточкой в руке:

— Томико, так говорить неприлично.

— Почему?

— Это было бы мерзко! Меня не влечет к Осдену!

— Вот уж не знала, что для тебя это так важно, — с деланным безразличием сказала Томико, хотя прекрасно все знала. Она собрала кое-какие бумаги и вышла из каюты, бросив: — Надеюсь, ты проделываешь это с Харфексом или на ком ты там остановишься, в последний раз. Мне надоело.

Оллеру заплакала, по маленьким позолоченным соскам полились слезы. Этой бы только пореветь. Сама Томико не плакала с тех пор, как ей исполнилось десять лет.

Так что корабль не был счастливой обителью, однако дело повернулось к лучшему, когда Аснанифойл со своими компьютерами добрался до Мира 4470. Вот он, темно-зеленый самоцвет, открывшийся, словно истина, на дне гравитационного колодца. Рос жадеитовый[6] диск, с которого они не сводили глаз, росло и чувство общности между ними. Теперь эгоизм и расчетливая жестокость Осдена работали на то, чтобы свести остальных воедино. "Может быть, — сказал Мэннон, — он послан в качестве грона для битья. Того, что земляне называют козлом отпущения. Может, по большому счету его присутствие будет полезным для всех". — И никто не возразил — настолько все они хотели сейчас быть добрыми друг к другу.

Они вышли на орбиту. На ночной стороне планеты не было огней, на континентах — линий или выступов, выдававших присутствие живых существ, способных к строительству.

— Людей здесь нет, — прошептал Харфекс.

— Само собой, — буркнул Осден; он отвернулся вместе со своим обзорным экраном и всунул голову в полите-новый пакет. Пластик, по его утверждению, отсекал эмпатический шум, доносящийся от коллег. — Мы в двух световых веках от пределов Хайнского Пространства, а вне его людей нет. Не думаете же вы, что Мироздание способно совершить одну и ту же чудовищную ошибку дважды?

Но всем остальным было не до него — они любовно разглядывали расстилавшуюся внизу жадеитовую необъятность, где есть жизнь, но жизнь без людей. Для них, не приспособленных к жизни в человеческом обществе, то, что открывалось их глазам, означало не изолированность, но покой. Да и Осден выглядел не столь безразличным, как всегда. Он хмурился.

Спуск в языках пламени к морю, воздушная разведка, посадка. Равнина с чем-то вроде травы с толстыми зелеными гибкими стеблями окружила корабль, задевая выдвинутые видеокамеры, марая объективы крохотными частицами пыльцы.

— Похоже, чистой воды фитосфера, — высказался Харфекс. — Осден, вы поймали что-нибудь чувствующее?

Все обернулись к Сенсору. Тот, потеряв интерес к экрану, готовил себе чай. Он не ответил. Он вообще редко отвечал на задаваемые вопросы.

Жесткая, как хитин, военная дисциплина была совершенно неприменима к таким вот экипажам сумасшедших ученых; принятая в них система отдачи распоряжений занимала некое промежуточное положение между парламентской процедурой и "порядком целования"[7] и могла бы свести с ума любого кадрового офицера. Однако по непостижимой логике Властей звание Координатора было присвоено доктору Хаито Томико, и теперь она впервые воспользовалась своими прерогативами.

— Сенсор Осден, — распорядилась она, — пожалуйста, ответьте Биологу Харфексу.

— Как я могу "поймать" что-то извне, — сказал, не оборачиваясь, Осден, — если эмоции девяти невротических гуманоидов кишат вокруг меня, как черви в банке? Когда у меня будет что сказать вам, я скажу. Я знаю, что обязан делать в качестве Сенсора. А вот если вы, Координатор Хаито, позволите себе вновь отдать мне приказ, я буду считать свои обязательства утратившими силу.

— Вот и хорошо, мистер Сенсор. Я полагаю, что впредь к приказам прибегать не придется.

Ее лягушачий голос звучал спокойно, но сидевший спиной к ней Осден, казалось, слегка содрогнулся от боли, будто волна потаенной злобы Томико была физическим телом, нанесшим ему удар.

Первое впечатление Биолога подтвердилось. Приступив к полевым работам, они не обнаружили животных даже среди микробиоты[8]. Здесь никто никого не ел. Все формы живого были фотосинтезирующими либо сапрофагами[9], жили за счет света или смерти, но не за счет жизни. Растения, бесчисленные растения, и ни единого вида, известного экскурсантам из обители Человечества. Бесчисленные молчания. Разве что ветерок повеет, покачивая листья и ветви, теплый, шелестящий, насыщенный спорами и пыльцой, взметнет сладкую блекло-зеленую пыль над заросшими высокой травой прериями, пустошами без привычного вереска, нехожеными и невиданными лесами. Теплый печальный мир, печальный и безмятежный. Инспекторы, будто на пикнике, бродили по солнечным долинам, поросшим лиловыми папоротниками, тихо беседовали друг с другом. Они знали: их голоса нарушают молчание, длившееся тысячу миллионов лет, молчание ветра и листьев, листьев и ветра, что задует и уляжется и задует вновь. Они говорили тихо и все же говорили, на то они и люди.

— Бедный старина Осден, — сказала Дженни Чонь, Техник-Биолог, пилотируя гелиджет[10] в плановом маршруте в район Северного Полюса. — Аппаратура в мозгу — просто класс, а принимать нечего. Вот ведь невезуха.