Александр Плонский - По ту сторону вселенной

Профессия врача вымирает, туда ей и дорога! Так что, милая Энн, ваша неприязнь к меомедам…

— Выслушайте меня, доктор! Я не решилась бы вызвать вас, если бы речь шла о моей болезни. Но меня беспокоит Джонамо…

— Джонамо? Ваша дочурка? Крошка Джонамо, изящная, как стрекозка… Тогда ей было годика три? Так что с ней стряслось?

— Вот именно стряслось! — слезы снова заструились по щекам Энн. — Год назад у нес погиб муж. Он был в космическом патруле.

— Крил? — выдохнул старик. — Так это Крил! Говорили, он нарушил какие-то правила…

— Я плохо разбираюсь в этом. Джонамо считает, что Крил совершил подвиг.

Когда на пути к Амре пошли вразнос реакторы, он бросился в горячую зону.

— Но ведь автоматы сами сделали бы все необходимое!

— Не знаю! Ничего не знаю! «Главное, Крил не изменил своим принципам, нашим принципам», — так сказала Джонамо. И это были ее единственные слова, когда она узнала о гибели мужа. Потом замкнулась. Как будто заперла душу на замок, а ключ уничтожила.

— Это пройдет, — успокоил доктор.

— Не знаю… — повторила Энн. — Джонамо не такая, как все. Крил называл ее «моя инопланетяночка», не раз говорил, что она словно спустилась на Мир с горных высей пространства и времени — то ли из прошлого, то ли, наоборот, из непредставимого будущего.

— Крил был старше ее?

— Да, вдвое. Они и поженились-то не как все. Отказались от компьютерного прогноза и теста на совместимость, проигнорировали генный контроль.

— Значит, любили друг друга, — со странной интонацией произнес доктор Нилс.

— Сейчас это большая редкость… Большинство людей понимают любовь утилитарно.

— Только любовь?

Старик промолчал.

— Теперь вы видите, что случай с Джонамо совершенно особый? И все еще считаете, что нужно обратиться к меомедам?

— Да нет, не считаю. Но мне нужно подумать. Помолчим немного, хорошо?

Наступило продолжительное молчание. Казалось, доктор Нилс рассматривает комнату, подолгу останавливаясь взглядом, то на старинном столике с изогнутыми ножками, то на кристаллотеке, вмещающей по меньшей мере сто тысяч томов, спрессованных в микроскопические мнемоблоки, то на объемный портрет стройного моложавого мужчины — такие «фантомные», имитирующие натуру изображения были в ходу четверть века назад. Но все это лишь проплывало в сознании старого доктора, не вызывая ассоциаций.

И вдруг его взгляд задержался на полированном деревянном предмете, контуры которого едва угадывались в затемненном углу комнаты. Нилс приблизился к нему. Под пальцами, привыкшими к безразличной прохладе пластокерамики, древесина налилась теплом и, казалось, чуть шевельнулась, оживая.

— Что это? — спросил старик.

— Наша семейная реликвия, старинный звуковоспроизводящий аппарат, — пояснила Энн. — Ему больше ста лет.

— И он… работает? — заинтересовался Нилс.

— Вряд ли. По крайней мере, на моей памяти его не включали. А что, это важно?

— Вы позволите? Я попробую…

— Да, конечно, — в голосе Энн прозвучали нотки обиды, но старый доктор не обратил на это внимания или сделал вид, что не обратил.

— Вот мы его сейчас полечим… — бормотал он, раскрывая чемоданчик с миниатюрной диагностической аппаратурой, инструментами и лекарствами, словно перед ним был измученный болезнью человек. — А знаете, я ведь прежде, чем стать врачом, зарабатывал себе на хлеб… хе-хе!.. ремонтируя антикварные приборы. Это легче, чем ремонтировать людей, уж вы мне поверьте.

— Я не понимаю! — не выдержала Энн. — Неужели сейчас, в такую минуту…

— Вы уж простите стариковскую причуду. Да и не совсем это причуда. Вот мы его включим и посмотрим, что из этого выйдет. Да, кстати, Джонамо дома?

— И да, и нет.

— Как прикажете понимать?

— Сама Джонамо здесь, а ее душа… Словом, включайте, не стесняйтесь. Пусть все сотрясается от грохота, она не услышит.

— Посмотрим, — проговорил доктор, поворачивая пусковой рычажок.

Комнату наполнили мягкие мелодичные звуки. Они медленно набирали силу, искали и находили друг друга, соединяясь в созвучия. Лавина звуков ширилась, и встречная волна, зарождаясь в сердце Энн, стремилась им навстречу.

Внезапно женщина вздрогнула. Проследив за ее взглядом, Нилс обернулся. На пороге, отодвинув рукой тяжелую портьеру и держась за нее, стояла красавица — так определил старый доктор, хотя сразу же отметил, что ничто в ней не соответствовало классическим канонам красоты: острые плечи, высокий выпуклый лоб, над ним копна темных волос.

Глаза удлиненные, черные, немигающие были устремлены на Нилса, и тот с трудом выдерживал их проницательный взгляд. Лицо, словно списанное с древних миниатюр: черты ломкие, кожа смуглая, гладкая, без румянца и, контрастом, яркие пунцовые губы и черные, полукружьями, брови.

Порознь все это показалось бы ему неправдоподобно утрированным, а в совокупности создавало впечатление человеческой глубины и значительности, поразительной одухотворенности и непохожести на других людей.

«Вот тебе и стрекозка!» — подумал он.

— Я помню вас еще ребенком, Джонамо.

— И я помню вас, доктор Нилс.

— Рад это слышать. Вы… любите музыку?

— Нет.

— Неужели эти звуки оставляют вас равнодушной?

— Но разве они музыка? Я понимаю под музыкой разновидность математических игр. Ее создают по образцу компьютерной программы. Разница лишь в том, что вместо обычного дисплея используется электронно-акустическая система, звукотрон.

— Бедные люди, до чего они дошли! — прошептал про себя доктор, но Джонамо расслышала.

— Вам жаль людей? Разве люди нуждаются в жалости?

— Кроме музыки разума, — уклонился от ответа Нилс, — есть еще музыка чувств, воспринимаемая сердцем. Увы, сейчас ее мало кто способен услышать…

— Это она?

Энн изумленно посмотрела на дочь: впервые за целый год Джонамо проявила к чему-то интерес!

— Да, вы слышите настоящую музыку. А то, что считали музыкой, ничего общего с ней не имеет. Чтобы творить такую «музыку», достаточно навыков общения с компьютерами. А этими навыками обладают все. С младенческих лет. Потому что единственной обязательной грамотностью осталась грамотность компьютерная.

Из эстетической категории музыка превратилась в интеллектуальную. Главным сделался формальный подход: как поизощреннее составить программу, чтобы получился музыкальный кроссворд, сложнейшее дифференциальное уравнение, чреватое неслыханными звукосочетаниями!

— Как все это неожиданно… — словно самой себе сказала Джонамо.