Олег Авраменко - Небо, полное звезд

– Чего зыркаешь, малявка? Небось решила, что раз у меня глаза раскосые, то я уже «купленный»? – Он изображал иронию, хотя на самом деле испытывал досаду. – К твоему сведению, я не китаец, а японец, и моя страна – член Федерации.

Марси смущённо потупилась. Впрочем, её ошибку можно было понять. В Звёздной школе она постоянно имела дело с учениками разных азиатских национальностей и наверняка умела их различать. Однако Хироши Йосидо, стопроцентный японец, по странной прихоти природы выглядел как вылитый китаец. Несмотря на имя и фамилию, его часто принимали за «купленного» – что ему совершенно не нравилось.

Дальше мы молчали в ожидании первого прыжка. Наконец Краснова объявила:

– Двигательный отсек докладывает о готовности к гипердрайву. Начат тридцатисекундный отсчёт.

Я привычно бросил взгляд на дисплей, куда выводились характеристики пульса членов экипажа – по правилам каждый был обязан носить на запястье специальный браслет с датчиком. Показания свидетельствовали, что все на корабле бодрствуют. Гипердрайв не жаловал спящих.

Тридцать секунд истекли, и мы вошли в сверхсветовой прыжок – спокойно и буднично, как делали это многие тысячи раз. В момент перехода в гипердрайв все люди на корабле почувствовали лёгкую заторможенность, словно мысли в наших головах внезапно натолкнулись на невидимый упругий барьер. Но уже в следующую секунду барьер исчез, и всё нормализовалось. К этому явлению мы привыкли ещё со школьных лет и перестали обращать на него внимание.

Краснова доложила:

– Системы гипердрайва работают в стабильном режиме. Расчётное время прыжка – 8 минут 52 секунды. Протяжённость – 0,47 парсека.

Все обзорные экраны в рубке зияли чернотой. Они ничего не показывали, так как снаружи ничего не было. Даже вакуума. Мы, астронавты, употребляем слова «лететь» и «полёт», подразумевая под этим последовательность прыжков; но никогда не называем полётом сам прыжок – тем более полётом в гиперпространстве. Потому что нет никакого гиперпространства; есть лишь Абсолютное Ничто, Предвечная Пустота, которую мы пронзаем, чтобы добраться до звёзд. Пустота более ужасная, чем любой океан энергии…

Когда в 2177 году, немногим более четырёх столетий назад, была разработана теория гипердрайва и создан первый космический аппарат, который за сотые доли секунды преодолевал несколько астрономических единиц, всё человечество возликовало. Звёзды, которые раньше казались такими далёкими и недоступными, вдруг стали близкими и достижимыми. Перед людьми открылась дорога в Большой Космос, не ограниченный пределами Солнечной системы. Дорога к другим мирам, к новому жизненному пространству.

Затаив дыхание перенаселённая Земля следила за экспериментами с животными – от мышей до обезьян. Потом медики долго наблюдали за четвероногими астронавтами, проводя различные тесты, пока не пришли к единодушному выводу, что гипердрайв не оказал на них вредного воздействия. Наконец настала очередь человека… и по всей планете прокатился вздох ужаса и разочарования.

Сверхсветовой прыжок не убивал людей, но полностью лишал их рассудка, превращал в безмозглых идиотов. Одно короткое мгновение гипердрайва буквально плавило человеческие мозги, тогда как разум животных – и примитивный мышиный, и высокоразвитый у приматов – при этом нисколько не страдал. Положение не спасали и мягкие формы анабиоза вроде гибернации. От безумия предохраняло только полное замораживание в криогенных камерах, но тут возникала другая, тоже неразрешимая проблема – в среднем восемь из десяти человек, подвергнутых жёсткому анабиозу, так и не оживали после размораживания, а уцелевшие нуждались в длительной восстановительной терапии. А если учесть, что там, у других звёзд, не было никого, кто мог бы оказать медицинскую помощь оживлённым людям, то вероятность смерти возрастала до всех ста процентов.

Путь в Большой Космос на деле оказался дорогой сквозь ад. Гипердрайв, конечно, нашёл практическое применение – беспилотные суда использовались для переброски срочных грузов в пределах Солнечной системы, а к звёздам отправлялись автоматические исследовательские станции, которые сокращённо именовались «автоматами». Но большинства людей это не касалось. Их волновали более насущные вопросы, прежде всего – перенаселённость, загрязнение окружающей среды и истощение природных ресурсов.

Тем не менее эксперименты со сверхсветовыми прыжками при участии человека не прекращались, благо в добровольцах недостатка не было. Ученные постоянно совершенствовали системы гипердрайва, испытывали разные модели и всевозможные режимы их работы, разрабатывали весьма хитроумные средства защиты – но всё безуспешно. Им не удавалось даже понять, почему гипердрайв разрушает человеческий разум. Это, кстати, до сих пор неизвестно.

Только спустя двадцать девять лет со времени изобретения гипердрайва, уже в начале XXIII века, случилось то, чего уже почти никто всерьёз не ожидал: очередной подопытный сохранил после прыжка здравый рассудок. Звали его Раден Афанди; как и многие другие добровольцы, он был нелегальным мигрантом и вызвался участвовать в эксперименте ради предоставления его семье гражданства Федерации.

Очень скоро стало очевидно, что ни режим гипердрайва, ни особенности конструкции данной конкретной модели, ни средства защиты не сыграли тут никакой роли. Причина была в самом Афанди, которого почти сразу назвали резистентным – то есть сопротивляемым. Гораздо сложнее было выяснить – нет, даже не то, почему он не сошёл с ума, а хотя бы признак, по которому можно отыскать других резистентных. В конце концов, после анализа тысяч различных вариантов, такой признак нашли. Он был достаточно прост и легко поддавался обнаружению при помощи серии несложных медицинских тестов. Вот только оказалось, что резистентные встречаются чрезвычайно редко – примерно один на два миллиона человек.

В Северной Федерации, где каждый гражданин имел доступ к медицине (если не к платной, то к страховой, а если не к страховой, то к социальной), почти всех резистентных выявляли ещё в младенческом возрасте. В других сверхдержавах Земли дела обстояли намного хуже и особенно плачевно – в Африканской Республике, где более трёх четвертей населения были лишены даже самого элементарного медицинского обслуживания. Правительство Федерации неоднократно предлагало африканцам помощь в проверке их детей на резистентность (разумеется, с выгодой для себя), но всякий раз тамошние власти выдвигали заведомо неприемлемые условия.

Как показали генетические исследования, резистентность не являлась наследственным признаком и не могла быть привита искусственно. Механизм её возникновения и функционирования так и остался неразгаданной загадкой. Распределение резистентных по различным расовым и этническим группам было приблизительно одинаково, а отклонения от среднего в ту или другую сторону не выходили за рамки статистической погрешности.