Эдвин Табб - Веруча

Веруча постаралась привлечь внимание Селкаса: ей это не удалось, и она вздрогнула, почувствовав чужое неожиданное прикосновение, пытаясь вернуться в реальность из мира своих рассуждений и мыслей. Она подняла глаза и увидела скользкую улыбку Монтарга: он, как обычно, улыбался одними губами. Слегка повышая голос, чтобы перекрыть шум, он сказал:

— Вы выглядите не лучшим образом, дорогая кузина. Неужели ваши нервы настолько слабы, что вам не по силам подобное кровавое зрелище?

Холодно и спокойно она ответила:

— Мне кажется, что смерть не то зрелище, которое способствует веселью.

— Но оно весьма поучительно, не так ли? Посмотри, как это нравится окружающим. Послушай, как они спорят и шумят, разгорячившись. Неужели это не научит тебя лучше понимать человеческую натуру и инстинкты? — Он засмеялся отрывисто, лающе, словно пес: широко открывая рот в немом оскале. — Если бы ты была настоящей женщиной, Веруча, ты не смогла бы оставаться такой холодной и безучастной к происходящему. Обрати внимание на Виду, Лорис — даже спокойная Вита, кажется, увлечена и захвачена страстями переживаний. А ты напоминаешь кусок льда. В твоих жилах, похоже, течет вода, а не кровь. Меня не удивляет, что, когда в мужской компании заходит разговор о тебе, это вызывает лишь смех и улыбки.

— По крайней мере, они не плюют в сторону с чувством ненависти и злобы.

— Ты так уверена в этом, дорогая кузина?

Он, по своему обыкновению, насмехался, стараясь задеть ее самолюбие. Это была их обычная манера общения, сложившаяся еще в годы детства, когда они играли вместе во дворцовом саду. Уже тогда она поняла, насколько важно не выказывать гнева или обид; он мог бить только слабого.

Веруча тихо, но веско произнесла:

— Ты просто садист, Монтарг. Но общение со мной вряд ли принесет тебе желанное удовлетворение.

— Ты так считаешь, кузина?

— Да. Ты настоящий утонченный садист. Даже более того: ты — страшно трусливый, мелкий мучитель. Ты наслаждаешься видом чужих смертей и страданий. Ты носишься на словах со своей теорией человеческой силы, мужества и смелости. А на деле ты — трус, и если бы ты имел хоть каплю своего хваленого мужества, ты был бы не в рядах зрителей, а там — на арене. Ты настолько сомневаешься в своих мужских достоинствах, что боишься подвергнуть их испытанию, не так ли?

Он не сдавался и предпочитал нападать:

— Кроме тебя, дорогая, мои мужские достоинства никем не оспариваются. А ты упрямо продолжаешь отрицать все, что не совпадает с твоей точкой зрения; в частности, важность и необходимость игр, хотя ты уверяешь, что тебя заботит благополучие нашей Дредиа. Ты просто весьма скудна умом, моя кузина; хотя этого следовало ожидать. Ограниченность ума всегда связана с ограниченностью и скудостью тела. Тебе необходим любовник, который смог бы, возможно, поправить это положение вещей. Тебе следует обзавестись мужчиной, Веруча; тебе это просто жизненно необходимо. — Он немного помолчал и добавил, ухмыльнувшись:

— Я уверен, что тебе удастся окрутить какого-нибудь калеку или, возможно, слепого, который не будет иметь возможности видеть твое очарование.

Он язвил, издевался над ней, как обычно. Она слегка прикрыла глаза, стараясь не показать вспыхнувшую ее обиду и гнев, и стала смотреть вниз, на арену.

На арене работники с помощью сети и веревок пытались поймать разгоряченного схваткой креля: птицу надо было отогнать в сторону, чтобы убрать с поля останки того, что еще недавно было человеком. И приготовить арену к следующей игре. Зрители уже выказывали нетерпение, требуя продолжения кровавого зрелища…

В раздевалке, прохладной и погруженной в полумрак, было довольно тихо; звуки с арены доходили сюда приглушенно и неясно.

Врач, отдыхавший в кресле, покачал головой, прислушиваясь:

— Они выказывают слишком сильное нетерпение. Надо поблагодарить за все Монтарга, который сделал из игр настоящую бойню, стремясь выжать из всей этой мерзости как можно больше денег. Странно, что он не заставил нас строить конвейер по переработке…

Садойа промолчал; подобный мрачный юмор, по его мнению, был сейчас неуместен. Он быстро взглянул на борцов, ожидавших своей очереди, своего шанса или своего часа. Некоторые были напряжены, волновались, другие неестественно храбрились.

Дюмарест был невозмутим и спокоен: он отключился от происходящего.

Он сидел на скамье, чуть прикрыв глаза, расслабившись, дыша в специальном подготовительном темпе. На его полуобнаженном теле отчетливо проступали ребра и обрисовывались стальные мышцы и сухожилия. Многие, взглянув на него, решили бы, что он просто дремлет. Но тренер, цепким взглядом уже оценивший его физические данные, знал, что Дюмарест совсем не спит: спортсмен внутренне готовится к жестокой схватке, проверяя каждую мышцу и клеточку тела. Это человек, прекрасно осознающий трудность предстоящей борьбы, поставивший на карту свою жизнь. Жизнь ради крайне необходимых ему денег. Выигрыш — или смерть…

Садойа шагнул к нему:

— Ты — следующий.

— Уже?

— Чуть позже.

Садойа в прошлом сам был опытным мастером борьбы. Его тело до сих пор оставалось сильным, поджарым и тренированным; многочисленные шрамы без слов говорили о жизни, полной сражений и битв. Он отступил чуть в сторону, пропуская работника, несущего контейнер с арены; вздрогнул, увидев его содержимое, напрягся и покачал головой:

— Глупец. Ведь я же предупреждал его: следи за ногами птицы. Крель всегда нападает спереди, бьет ногами и клювом. Вы ведь все слышали! Что же этот идиот не слушал?

Дюмарест поднялся на ноги, выпрямляясь:

— Может, он просто забыл.

— Забыл! — Тренер сплюнул, успокаиваясь. — На арене нельзя забывать! Там надо хорошо все знать, иначе это плохо кончится. А ведь он говорил, что сражался раньше, и не один раз! Мне он понравился — подготовкой, формой. А попался, как зеленый юнец! — Он с горечью покачал головой и, прислушавшись к доносившимся с арены крикам, зло произнес:

— Слышите? Они буквально свирепеют! Они считают, что заплатили большие деньги и имеют право смотреть настоящие бои, а не дилетантские робкие потуги. Вы думаете, что я могу спокойно наблюдать, как на арену выходит живой человек, а обратно вносят гору окровавленного мяса? Ведь сегодня уже пять мертвецов, еще трое — почти мертвы, а четверо покалечены так, что никогда не смогут выйти на арену снова! И ни одной поверженной чертовой птицы!

— Вам бы хотелось увидеть, как она ткнется носом в песок?

— Да, и не одна, черт возьми! — Садойа посуровел. — Я не люблю этих проклятых зрелищ. Не думайте, что я претворяюсь, ведь арена — это моя жизнь, но раньше все было иначе, по-другому. Мужчины дрались с мужчинами; мечи, доспехи, оружие… Люди получали ранения — без этого трудно обойтись — но чтобы чьи-то внутренности тащили по арене… Теперь все изменилось. Появились животные: быки, потом крупные хищные кошки. — Он многозначительно указал на страшные шрамы на своей груди. — А еще позже ввели борьбу с этими чертовыми птицами — крелями. Сперва птицы были поменьше, и у людей было больше шансов на успех. Но потом крелей стали специально откармливать, скрещивать, стараясь получить особи крупней, специально для боев… — Он замолчал, считая, что и так слишком разговорился. Ведь внутренний настрой борца перед схваткой исключительно важен.