Александр Зорич - Стальные грозы

В правой руке у нее пунцовел изрядно полный бокал французского мерло. В левой – белела тарелка с несколькими шариками брюссельской капусты (диета!).

– Слушай, а где, собственно, папа? – спросил Растов, наклонившись близко-близко к уху матери.

– О, я бы тоже хотела это знать! Он еще перед началом церемонии позвонил мне, сказал, что задерживается. Дескать, у него дело государственной важности и можно начинать без него. Но к твоему награждению будет обязательно… Поэтому-то тебя и сдвигали все время, из начала в конец… Ждали, когда Саша приземлится… Хотели сделать ему приятное. Чтобы он сам твое награждение увидел… А не по визору.

– То есть ты не волнуешься? – то ли вопросительно, то ли утвердительно, он сам не мог понять, сказал Растов.

– Волнуюсь. Но не сильно… Я за эти годы видела тысячи Сашиных опозданий… Привыкла, – вздохнула мать.

– Ты у меня самая лучшая, – сказал Растов и чмокнул мать в наливную щеку молодухи. Щека пахла пудрой.

Тем временем оркестр заиграл «В парке Чаир» – шлягер, вошедший в моду накануне войны и после нее приобретший зловещую неотвязность.

Растов пригласил Нину на танец.

Когда они вернулись к своим тарелкам с недогрызенным, недожеванным, недовысосанным, оказалось, что рядом с ними обосновался капитан Бондарович.

Несмотря на праздничность момента, кухню ресторана «Бурятия» и блистательное общество, Бондарович был угрюм, как ноябрьский вечер на сельском кладбище.

Он играл желваками, глядел куда-то в стену и закуске явно предпочитал выпивку.

– Как настроение, капитан? – спросил Растов.

– Да какое у меня может быть настроение, когда мы тут с тобой бухаем, а эскадра Трифонова – по сей день неизвестно где?! Линкор «Суворов», авианосец «Рюрик», Второе гвардейское авиакрыло! Пропали! Нет их! Да плюс Глагол – по-прежнему в Х-блокаде! – выпалил Бондарович и как-то очень неряшливо высморкался в салфетку.

В разговор внезапно вмешался Комлев, который совершал обстоятельную потраву лангустинов, разложенных на красивом блюде, что стояло прямо напротив Бондаровича, и стал невольным слушателем страстной тирады капитана.

– Знаете, мой дед, простой сельский священник из Могилева, любил говорить, что степень беспокойства человека прямо пропорциональна мере его атеизма, – спокойно сказал Комлев. – Если человек думает, что все в этом мире зависит от него и Бога нет, он беспокоится очень сильно, случается даже, убивает его это беспокойство… А если человек вспоминает, что в мире существуют не только люди и чоруги, но и Бог, который плачет каждой слезой вместе с каждым страдающим человеком и обо всем скверном и опасном знает, его беспокойство всегда делается меньше…

Бондарович долго молчал. Словно бы осмыслял слова Комлева.

Затем налил себе водки в рюмку. Опрокинул рюмку в пасть и сказал:

– Прав был, конечно, ваш дед из Могилева… Но трудно эту мысль в сознании держать. Особый навык нужен… Ежели что, народ, я выпил за то, чтобы он у меня появился.

Растов кивнул.

У него тоже с этим навыком была напряженка.

Ну, точнее, когда как…

Вдруг в кармане Растова задребезжал телефон.

Отвечать страшно не хотелось. Майор пожалел, что не отключил его.

Тем паче, номер был какой-то незнакомый, неопределяемый.

Но тут он вдруг вспомнил про отца – служба охраны Председателя Совета Обороны давным-давно устроила так, что он всегда звонил с поддельного номера.

«Придется взять», – решил Растов и нехотя побрел в сторону холла для курильщиков, чтобы не орать в зале.

– Костя?

– Я!

– Это Юлик Найденко!

– Кто?

– Юлик!

– А? Слышно плохо!

– Юлик! Найденко! Из академии!

– Юлик! Господи! Рад тебя слышать, дружище!

«Видел тебя только что по визору» – вот что ожидал услышать Растов. Но куда там!

Между тем в холле со слышимостью стало получше. И Растов даже начал различать обертоны голоса Юлика.

– Я знаешь… это… Письмо твое получил… Вчера.

– Письмо? Мое? – удивился Растов.

– Ну, то, которое ты мне из Чоругского Домината отправил! Из плена! Если это, конечно, не розыгрыш…

Вдруг перед взглядом Растова встала сюрреалистическая картина: он в крохотной камере-одиночке, рядом – две коробки с тайской едой. Пишет письма в фельдшерском блокноте. Готовится к ментоскопированию. Было ли это в реальности? Или во сне? В холле ресторана «Бурятия», стилизованном под юрту шамана, Растову казалось – второе.

– Не розыгрыш, конечно! Я действительно писал тебе письмо! Я просто поверить не могу, что чоруги его смогли доставить…

– Смогли! Мне Снежанка его по дальней связи показывала! И зачитывала…

– То есть ты сейчас не на Екатерине?

– Нет, я сейчас на Земле. Конкретней – в Москве! Получил в наследство речной трамвай…

– Ух ты!

– Так вот, насчет того письма… Я знаю, что это ты кубок разбил… Давно догадался… Но я тебе еще тогда все простил! Так что ты не заморачивайся… Подумаешь – кубок…

– Ну что же… Спасибо тебе! А на свадьбу ко мне приедешь?

– Говно вопрос! – прокричал Юлик Найденко, старый добрый Юлик. – Ну то есть я хотел сказать – обязы!

В банкетный зал Растов возвратился в компании двоих в штатском. Двойка в черных двойках сразу же разделилась.

Один направился к Пантелееву, который, плавно раскачивая коньячный бокал, о чем-то беседовал с Плиевым.

Другой – к матери Растова. Та вкручивала Нине какую-то пьяную программу (судя по скучающему выражению лица Нины).

На душе у Растова сразу стало тревожно.

– Что тут происходит? – спросил он, глядя на то, как на его изумленных глазах мать из чуточку потрепанной тридцатипятилетней гулены превращается в пятидесятипятилетнюю мать двоих детей и супругу Очень Важной Персоны.

– Костя… Тут…

– Мам, что случилось?!

– Только что позвонили… Из штаба ПКО Земли… Флуггер Александра Павловича пропал с радаров, – еле выговаривая слова, сказала побледневшая Нина.

КОНЕЦ

Ялта – Харьков – Москва

Сентябрь – декабрь 2013

ГАБ – Глобальное Агентство Безопасности. Для ГАБ установлена особая система званий с прибавлением слова «госбезопасности» или, короче, ГБ. При этом сержант или офицер ГБ считается старше на 2 ступеньки, чем носитель такого же звания в армии. Например: старший сержант ГБ соответствует армейскому лейтенанту, майор госбезопасности – полковнику.