Андрей Ливадный - Туманность Ориона

– Равнялось количеству возвращений в шлюз, – кивнул Полуэктов, завершая его мысль.

Ваби, не понимавший смысла этой старой присказки, сжал кулак.

Так, на счастье. Он любил Рориха, как старшего брата, как отца. Эрни знал это и потому не сильно завидовал тем, кто окажется в радиусе огня орудий, которыми станет управлять маленький мутант.

– По машинам! – раздался в тиши ангара окрик техника. – Время! Мы на подходе!..

…

Первый колониальный транспорт Земли вздрогнул, когда исполинские суппорты пришли в движение, раздвигая пространственную вилку его ходовых секций.

Словно не было этой тысячи лет забвения, слепого, неуправляемого дрейфа сквозь газопылевые облака Туманности Ориона.

Ярко вспыхнули по всей семикилометровой длине «Альфы» искры габаритных и навигационных огней. В гробовой тишине вакуума закрывались последние, остававшиеся до этого открытыми люки. Поредевшие антенны локационной системы начали медленное вращение.

Корабль оживал. Он готовился к бою.

…

– Осмотреться в отсеках! – голос капитана Покровского зазвучал в бортовой Сети. – Пять минут до запуска маршевых секций основной тяги!

Доклады с постов были сухи, лаконичны:

– Реакторный, готовность подтверждаю!

– Ходовая рубка, расчет сближения с планетой завершен! Данные введены в бортовой компьютер!

– Орудийная палуба два, – герметичность портов подтверждаю. Личный состав экипирован в скафандры!

– Стартовые шлюзы открыты! Пошел обратный отсчет истребителям поддержки!

– Ракетная палуба, аппараты бомбометания заряжены!

Два толчка судорогой пробежали по корпусу «Альфы» – это от срезов стартовых шлюзов отошли два космических истребителя поддержки.

Покровский проводил их долгим взглядом.

Мало… Как нас мало…

– Закончена синхронизация двигательных секций.

И, как набат, в динамиках интеркома вдруг зазвучал обратный отсчет.

Голос бортовой киберсистемы вибрировал в переборках, глох в бесконечных пустых коридорах, полз короткой бесконтрольной дрожью по спинам людей:

– Ноль-три… Ноль-два… Ноль-один… Ноль-ноль!..

В корме «Альфы» внезапно вспухли три ослепительных, режущих глаз солнца.

Корабль, получив импульс ускорения, стал медленно, как казалось со стороны, разворачивать полусферический нос к четвертой планете системы.

Реголитный песок пустыни отливал коричневатой желтизной; на нем лежали глубокие, черные тени от острых, иззубренных камней, а раскинувшийся вокруг пейзаж казался призраком на фоне красновато-черных небес, миражом, рожденным в воспаленных мозгах…

Генри Вудмен, устраиваясь в тени огромного корпуса космического корабля на короткий отдых, очень остро ощущал неправильность, противоестественность окружавшего его мира…

Эта планета испокон веков являлась мертвой, безвоздушной, но вот сюда пришли люди, раскинули купол энергетического пузыря, накачали под него воздух, возвели несколько климатических станций, и на тебе – живи…

Нет… – подумал он, – жизнь кончилась давно, в тот момент, когда его взяли в плен на родном Эресе посреди бескрайнего заповедника. А рабское существование тут, под красновато-черными, рождающими тошнотворные приступы агрофобии небесами, являлось медленной, но верной и неумолимой смертью.

Силовой пузырь удерживал воздух и тепло, но пленка энергетической защиты не могла воспрепятствовать ускоренным частицам жесткого излучения звезды пронзать тела рабов, которые копошились подле исполинских, закованных в невиданную черную броню кораблей.

Они все были неизлечимо больны. По крайней мере, те, кто пробыл тут достаточно долго.

…Один из охранников-ганианцев, одетый в защитный костюм, остановился напротив, видимо, решая про себя, стоит ли дать этому тщедушному рабу под дых, чтобы не отлынивал от работы, но Генри равнодушно продолжал устраиваться на отдых, зная, что произойдет в следующую минуту.

Звук, который пронесся над песками реголитной пустыни, был долгим, тягучим… от него неприятно заныло в груди, а в голове вскипело что-то черное, злое, но Генри был учен, а значит, осторожен… Он подавил в себе вспышку неприязни, стараясь, чтобы на изможденном худобой лице не отразилось никаких чувств, и звук пролетел мимо…

Пристально смотревший на него охранник отвернулся.

– У-а-у-лл-аа!.. – вновь пронесся над песками вибрирующий призыв электронного муллы к ежедневной вечерней молитве.

Генри не выносил этого звука, который напоминал ему завывание животного, но начавшаяся молитва подразумевала короткую передышку в изнуряющей работе.

В обшивке корабля над головой Генри открылся люк.

Раб, который вылезал наружу, выглядел на удивление худым и изможденным, даже по меркам существующих тут, под куполом, нечеловеческих условий. В первый момент создавалось впечатление, что это и не человек вовсе, а так, обтянутый кожей скелет, которому каким-то образом удавалось двигаться.

Генри не видел его раньше и сейчас с понятной заинтересованностью разглядывал собрата по несчастью, поражаясь его худобе и лихорадочному блеску глаз, которые казались преувеличенно большими на жутко исхудавшем лице.

Заинтересовавший Генри узник неловко выполз из люка и стал спускаться… нет, – сползать по приставной лестнице. При этом его руки заметно дрожали от незначительных усилий.

«Э, брат, да тебе не протянуть и недели…» – подумал Генри, наблюдая за его неуверенными движениями. Дождавшись, пока заключенный коснется ледяного песка и повалится на него, Генри быстро привстал, на карачках добрался до распростершейся ничком мумии и без видимых усилий оттащил его в тень.

Человек едва ли адекватно воспринимал реальность.

Единственное, что выдавало в нем жизнь, были глаза. Они смотрели на окружающий мир пустыни взглядом безумца, но в этом взгляде еще присутствовал намек на жизнь, чего не скажешь об изможденном, мелко подрагивающем теле.

За год плена Генри научился не рассуждать и не навязываться с досужими расспросами к тем, кто не в состоянии ответить на них. Хочешь помочь человеку – помогай. Слова тут не нужны. Они вообще порой теряют всякий смысл в тех условиях, в которых приходилось существовать рабам.

Запрокинув голову своего нового знакомого, Генри оглянулся – не смотрит ли в его сторону охранник? – потом быстрым, вороватым движением извлек из подпоротого ворота своей пропитанной потом одежды самую большую ценность, которую удалось сохранить в плену, – замусоленный катышек пищевого стимулятора, последний из упаковки неприкосновенного запаса, что вшивалась в униформу каждого смотрителя заповедников Эреса, и, разжав зубы продолжавшему дрожать пленнику, заставил его судорожно сглотнуть маленькую пилюлю.