Николай Романов - Гвардеец

И Яна, и Аня говорили про Чернятинского-старшего одно и то же. Значит, это была правда. Впрочем, сейчас это было не очень важно…

— Вы психолог?

— Да, я заканчивала факультет детской психологии Петроградского императорского университета.

— И у вас нет никаких предположений, для чего ваше руководство дало вам такое задание?

— Предположения есть. К примеру, Министерство имперской безопасности собиралось получить компромат на мою подопечную, чтобы шантажировать им ее отца.

— С какой целью?

— Не знаю. Он занимает достаточно высокий пост в Управлении петроградского градоначальника.

— Еще варианты есть?

— Конечно. К примеру, в каких-то неведомых мне целях девицу надо выдать замуж за безродного военного и отправить куда-нибудь на периферию.

Безродный военный, разумеется, был он, Осетр…

Конечно, оба варианта были вполне реальны. А также могла найтись еще куча вариантов, связанных с причинами, о которых и догадаться невозможно… У высокородных всякое бывает. Вот только за каким дьяволом отправлять кандидата в будущие мужья для высокородной девицы на тюремную планету выполнять неведомое задание, а потом выдавать выполнение (или невыполнение?) этого задания за прохождение «суворовской купели»? Нет, тетенька Аня, движущей силой происходящих событий определенно являются причины, связанные с самим Остромиром Приданниковым…

— Будучи секретным сотрудником имперской безопасности, какие-либо еще задания вы выполняли?

— Нет, только постоянное информирование о происходящем в семье Василия Чернятинского.

— А зачем кадета Приданникова отправляли на планету Угловка?

— Не знаю. Я понятия не имела о том, что Приданников побывал на Крестах. Удивилась немного, когда он не сошел на Дивноморье, но мало ли какие планы у руководства.

Осетр понял, что ничего он здесь больше не добьется. Няня Аня была мелкой сошкой в Министерстве имперской безопасности, ее жизнь была дешевле той информации, которой она владела. Нет, Осетр вовсе не желал ее смерти — в конце концов, именно она сделала для него возможными два последних вечера с Яной!.. Но как ей сохранить жизнь, он не знал — жук-нереал снова начал шебаршиться в «кулаке», и силы его снова начали нарастать. К тому же будущего у нее не было, даже и справься Осетр с жуком. Ясно, что предательства ей не простили бы. А потому она обречена. Так даже лучше, потому что у нее не будет тех страшных часов, когда она, осознав, что случилось, станет жить в ожидании близкого и неизбежного конца! Если больной неизлечимой формой рака умирает от инфаркта, лучше ему позволить уйти без мучений…

Он вздохнул и позволил жуку освободиться.

Няня Аня вздрогнула и умерла.

Он уложил ее на диван и прикрыл ей веки. И направляясь к двери, подумал, что это уже пятый человек, погибший от его рук. А если добавить Чинганчгука и медсестру Инну Музыченко — то седьмой. И наверняка не последний.

В нем не было ненависти — пока, — но предчувствие ненависти уже жило.

Как ни странно, никто его не трогал. И Дед не вызывал, и шпионы Дедовы на глаза не попадались, хотя время от времени он и чувствовал на себе чужой взгляд. Причем это не был заинтересованный взгляд, свойственный глазу женщины, которой ты понравился, нет, это был равнодушный взор человека, для которого ты — только часть работы. Для кого работа — присматривать за тобой; если прикажут — охранять тебя; а если прикажут — прикончить!

Весь день Осетр в одиночку занимался тем же, чем в последние дни — с Яной. Обедал и ужинал, купался и загорал… Однако, где бы он ни был, только часть его находилась здесь, на Дивноморье. А другая часть пребывала в неведомом мире, который он не мог ни пощупать, ни осознать. Одна его часть наблюдала некоторую суматоху, которая поднялась, когда обнаружилось, что от инфаркта умерли в один день двое постояльцев: молодой гладиатор, залечивающий полученную профессиональную травму, в лазарете и сорокаоднолетняя женщина, работающая на одну из великородных семей, — в собственном номере. Эта его часть замечала беготню взволновавшихся журналистов и даже отвечала на вопросы представителей правоохранительных органов, поскольку он был замечен в компании с усопшими (нет, не был, не видел, сегодня не встречал, да, заходил, но ничего особенного не заметил, ничего и никого). Эта же его часть рвалась на поиски Яны и была готова трясти любого и каждого — чтобы все планета на уши встала, — лишь бы только отыскать девушку.

А другая часть угодила неведомо куда, туда, где нет людей, а есть сплошные социальные группы, где нет желаний, а есть интересы, где нет поступков, а есть факторы… И он не отдавал себе отчета, что с ним весь день происходит нечто, медленно и неотступно делающее из юнца взрослого человека. Он как-то не до конца осознавал свои новые родственные связи, и пока они его волновали гораздо меньше, чем судьба одной похищенной девчонки, но убежавшая в неведомое часть его души уже прекрасно понимала, что его зацепили такие социальные группы, интересы и факторы, рядом с которыми судьба одной похищенной девчонки — как муравей рядом с баобабом.

И если одна его часть целый день жаждала отправиться на поиски этой девчонки, то другая намеревалась не спешить, подождать развития событий и только потом принять решение. Тем более что от него тоже ждали решения, да такого, от которого зависела вся его дальнейшая жизнь. У него было как минимум две причины согласиться: так было проще вернуть себе Яну и можно было попытаться отыскать потерянную когда-то мать. Но было и как минимум две причины не согласиться: потому что он нарушал присягу и потому что платил злом за добро руке, его вскормившей. В результате решения от так и не принял.

А ночью ему приснился сон, перевернувший все.

Он в который раз оказался на странной планете, на которой не было ничего, кроме гор, оранжевого песка и багрового неба, похожего на залитую кровью простыню.

И снова багрец в небе волновался, бурлил и тянулся к Осетру десятками щупальцев-водоворотов, окутывая его багровой мглой, в которой не было ничего, кроме тревоги.

А потом Осетр оказался на незнакомой площади незнакомого города, и вокруг были тысячи людей, мужчин и женщин, с детьми и без детей, и его, Осетра, окружала охрана в бронекостюмах и с плазменниками в руках, а впереди, на высоком помосте, украшенном видеоформой, выполненной в цветах национального флага, висела в силовых линиях гравитационного держателя большая императорская корона. А над короной огромный транспарант «Государь-император скончался — да здравствует государь-император!» Со всех сторон неслись здравицы в его честь, и люди кричали и рукоплескали, и матери поднимали детей, чтобы те увидели своего нового властителя. Постепенно каре охранников (точнее не совсем каре, когда-то, много-много веков назад такой строй называли свиньей), рассекающее толпу, а вместе с ним и везущий Осетра парадный императорский глайдер приблизились к коронационному помосту. Там уже стоял патриарх всея Росской империи. Осетр поднялся к нему по длинной лестнице со ступеньками, убранными золотой парчой. Патриарх взял в руки корону, Осетр опустился на одно колено. Корона взлетела над его головой, готовая сделать мечту былью. Потом корона пошла вниз, и тут патриарх закричал: протянувшаяся вдруг вдоль лицевого обруча короны мономолекулярная нить вертанулась, подобно скакалке, отсекла патриарху обе руки, а потом и голову так и не успевшему короноваться императору…