Виталий Забирко - Статус человека

— Надеюсь, вы все поняли, — с иронией заметил Бер-зен. — Отдельная составляющая затухающей несущей…

— В первом приближении, — улыбнулся Волошин. — Одного не могу уяснить: что противозаконного вы усматриваете в таком контакте?

По застывшему лицу Ткачика он понял, что сморозил глупость. Противозаконного в контакте действительно ничего не было, если не считать, что он проводился без согласия аборигена. Впрочем, и это неверно. Согласие пикьюфи получить как раз нетрудно: его общественное сознание, ориентированное исключительно на безапелляционное выполнение требований извне и полное подавление личных желаний, просто не могло ни в чем отказать. Из него, наоборот, практически невозможно выдавить «нет». Правда, и извне желать что-либо было некому до появления на планете людей… Поэтому оставалась только этическая сторона контакта, когда для «беседы» необходимо «подпоить» аборигена…

— Видите ли… — натужно стал выдавливать из себя Ткачик, смотря мимо Волошина сразу поскучневшим взглядом. — Как вам сказать…

— Не надо. Извините. Я понял. Ткачик кисло усмехнулся.

— Ну и ладненько…

Берзен отстраненно смотрел сквозь сизый экран на аборигена. Размеренно качая ногой, он постукивал по подлокотнику кончиками пальцев, словно это «ладненько…» его не касалось.

— Здравствуй, Лев.

Волошин вздрогнул и обернулся от стола. В дверях его комнаты стояла Томановски и смотрела на него своими темными бездонными глазами.

— Здравствуй, — улыбнулся он.

И она оттаяла, глаза вспыхнули и осветились.

— Я тебя весь день искал. Уж подумал… — он прикусил язык, с которого чуть не сорвалось: «…исчезла, как тогда».

Но Статиша поняла. Глаза потухли, плечи опустились. Понимала она его, как никто. С полуслова. И не надо было искать причин, почему она тогда ушла. Они оба их знали. Чувствовала Статиша его двойственность, его странную любовь: то он полностью и безраздельно с ней, а через мгновение — уже далеко, в себе, и ничего ему не надо, и все для него обуза и помеха, в том числе и ее любовь.

Волошин вскочил с места, подошел к Статише, обнял.

— Как мне без тебя было плохо эти годы… — хрипло выдавил он. И это было искренне, и Статиша вновь оттаяла.

— Ну-ну, подхалим, — мягко высвободилась она. — Ты почему не пришел в лабораторию на сеанс прямого контакта с эховым сознанием пикьюфи?

— Как? — изумился Волошин. — Ведь еще только… — И тут же понял, что, заработавшись, совсем забыл об эксперименте. Впрочем, подвели его и биочасы, так и не перестроенные на время Нирваны.

— Н-да… — сконфуженно промямлил он. — Что-то я совсем рассеянным стал. Неудобно получилось — ведь сам напросился…

— А результаты, — заметила Статиша, — между прочим, весьма любопытные.

Волошин вскинул брови.

Статиша посмотрела на него. Ее глаза вдруг стали темнеть, расширяться, заполняясь муторной темнотой.

— Ты меня любишь? — неожиданно, с чисто женской непоследовательностью, спросила она.

Лев взял ее руку и поцеловал холодную ладонь.

— Да.

— А я тебя — просто очень… — с какой-то внутренней болью прошептала она. И было в этом наивном «очень» такая глубина откровения, при которой человек распахивается весь, отдаваясь душою. И накатывалось от ее слов ощущение жути, как и от взгляда ее глаз.

— Слушай, так что у вас там с контактом? — спросил Лев, старательно избегая, ее взгляда. Бог мой, как он страдал эти десять лет без ее глаз, без ее любви… Как мечтал найти ее… Казалось, все будет по-иному, он все понял, стал другим… Но, когда это случилось, он опять, как и тогда, оказался не готов к ее такому искреннему, открытому чувству, столь же глубокому, как бездна ее глаз. Просто оторопь брала от его беспредельности.

— Успех, — все понимающе и всепрощающе улыбнулась Статиша. Темнота сморгнулась с глаз, они снова осветились теплом. — Кажется, мы сегодня приоткрыли завесу над «смутным временем»…

— Ну, и…? — Лев старался побыстрее уйти от пугающей его темы.

— Какие мы нетерпеливые, — усмехнулась Статиша. — Как слова любви — так из него не вытянешь…

Она прошла к столику, села в кресло, посмотрела на экран включенного транслингатора.

— Ты сейчас работал?

— Да. Просматривал некоторые новые тексты… Так что там у вас?

— Ладно уж, — вздохнув, согласилась она. — Поведаю тебе… Экспресс-контакт вариатора с аборигеном прошел на редкость успешно и без срывов. Но, как всегда, ответы эхо-вого сознания аборигена были настолько иносказательны и противоречивы, что вариатор выдал около двадцати смысловых вариантов беседы. Так что какой-либо целостной картины «смутного времени» мы пока составить не можем. И все же некоторые однозначные выводы у нас есть. Так, после анализа беседы вариатор с вероятностью в семьдесят две сотых подтвердил гипотезу о наследственной природе эхового сознания. То есть оно вполне может отражать действительные события «смутного времени», в которых участвовали предки данного аборигена. И если исходить из этой гипотезы, то у того самого персонажа стихотворных строк, из-за которых ты сюда прибыл, был реальный прототип. Правда, здесь вариатор не дал однозначного ответа. Он считает, что это могло быть и какое-то явление, впоследствии персонифицированное эховым сознанием. Но главное из беседы ясно: тот самый «он», чьи «слова были правильны, отражали суть вещей и будили души», является виновником радикального изменения психики пикьюфи и возникновения доминантного общественного сознания. Как всегда, ответы аборигена облекались в форму головоломных притч, в которых создатель новой психики пикьюфи именуется то «Указующим Путь», то «Проповедующим с Горы»… Кстати, по заключению вариатора это одно и то же: можно интерпретировать и как «Проповедующий Путь» и «Указующий с Горы» — смысловое понятие здесь объединено. Для меня сие темный лес, но тебе, я думаю, такие лингвистические дебри не в диковинку. Но, самое главное, эта самая «Гора» или «Путь» не только вполне реальна, но и материальна. Когда после расшифровки экспресс-беседы с эховым сознанием мы вышли на прямой контакт с доминантным, абориген подтвердил ее реальное существование и предложил провести нас к ней. Так что завтра у нас состоится маленькая экспедиция.

— Н-да… — только и сказал Волошин. Новость оказалась ошеломляющей. — И надолго? — с завистью спросил он.

— Самое удивительное, что иносказательная Гора почти рядом. Где-то в двадцати часах ходьбы аборигена.

— Значит, минимум, дня три… — прикинул Лев. — Жаль. Я бы тоже хотел с вами.